Сзади подполз Гулбе. Он был мокрый до нитки, хотя ливень уже прекратился.

— Товарищ полковник, — обратился он к Шторму, — ребята замерзают, может наступить переохлаждение. Вы сами видите, что творится в природе….

Шторм, конечно, знал, что такое на операции переохлаждение. Это падение кровяного давления, вялость, сонливость, а порой судороги и отказ сердечной деятельности. Он оценивающе посмотрел на небо и увидел там обнадеживающие признаки нового потепления. Туча, которая опрокинула на людей миллионы ведер влаги, тяжело отодвигалась на север и уже по краям озолотилась сияющей каемкой.

— Скоро солнце опять будет припекать задницу, поэтому со спиртным поосторожней, — Шторм продолжал смотреть вниз. — По пятьдесят граммов, не больше…

— Есть, — Гулбе отполз и сделать это ему пришлось по земле, превратившейся в желтый клей.

Через минут пятнадцать небо действительно очистилось, радуга исчезла и солнце, как ни в чем не бывало, снова охватило знойным сиянием ущелье и тех, кто подобно муравьям, в нем трудился и тех, кто в бездействии выжидал своего момента на его гребне…

Справа, со стороны блокпоста послышались крики и неразборчивая речь. Кто были наверху, увидели бегущих по ущелью вооруженных людей. Двое остались у входа, а один вошел в прямоугольный проем. Через минуту этот человек возвратился вместе с Барсом. Тот стал смотреть в ту сторону, куда указывал рукой боевик: возле блокпоста показались люди, которые несли человека.

Шторм шарахнул кулаком о землю.

— Это конюх! У нас, кажется, возникают проблемы…

— А почему его несут? — спросил Щербаков.

И Путину это показалось странным.

— А черт его знает, может, от холода околел, — Шторм приник к биноклю.

— Нет, это не конюх, — решительно сказал Щербаков. — У этого борода, а у конюха только усы…

Человека поднесли к противоположной стене и уложили в кустах можжевельника.

Но они так никогда и не узнают об истинной судьбе человека, которого связанным они оставили над ущельем.

Путин молчал. Он, не отрываясь, смотрел на парня со стриженой головой, который ломом выравнивал только что уложенную плиту. При движении под рубашкой угадывалось натренированное тело. Рядом с ним работал дядька со славянской внешностью, одетый в синюю рабочую спецовку с протертыми штанинами. На лице мужика полная отрешенность, возможно, его занесло сюда давно и, конечно же, не по своей воле…

После дождя, земля под воздействием солнечных лучей, тоже начала отпотевать. Из углублений и из всех пазух самого ущелья стали подниматься млечные пары и то место, где находились федералы, тоже стало испаряться, создавая парниковый эффект.

Шторм поменял бинокль на автомат и сказал товарищам, что нужно проверить посты. В общем-то это была правда, но вместе с тем ему приспичило по маленькому — иногда напоминала о прожитых годах мужская железа.

Охранение было выставлено грамотно, в два полукольца. Метрах в пятидесяти от ущелья, на расстоянии окрика, залегли в кустарнике Воропаев с Изербековым, ближе к ущелью — Калинка с Бардиным, на сходах в ущелье, на их противоположных концах, — Шторм-младший и Айвар Гулбе.

Чтобы не нарваться на пулю, Шторм стал издавать условный сигнал — крик сойки. Однако не сразу услышал отклик, видимо, его люди ждали подтверждения. Он еще раз прострекотал и в ответ услышал посвист щегла. «Ребята замаскировались, как учили» , — удовлетворенно отметил про себя полковник и замер на месте. Прислушался. Совсем рядом снова раздались позывные щегла. Шевельнулась веточка букового кустарника — это Воропаев подавал ему знак.

Там, где он залег, было почти сухо: шатер из кустов надежно укрыл землю, покрытую толстым слоем слежавшихся листьев. Когда приткнулся рядом с Олегом, спросил: «Все спокойно?» «Пока да, если не считать ужа, видно, я его место занял…» «Лишь бы не гремучая, а с ужом можно поладить…» — Но Шторму надо было выяснить другое и он мысленно складывал фразу. Помолчали. «Зверски курить хочется, — сказал Воропаев, — вот жую листья брусничника, но не спасет…» Шторм, наконец, сообразовался со своими мыслями.

— Алик, ты говорил, что однажды был в берлоге у боевиков. Мне бы хотелось знать месторасположение, то есть внутреннюю планировку, и, может, вспомнишь, кого тот филин в каракулевой папахе тебе напоминал, — Шторму такие разговоры давались с трудом. Не хотел напоминать Воропаеву о его мытарствах и предательстве…

— Я не знаю, где я был, меня туда привезли с завязанными глазами. Но запахи, помню, были такие же, как здесь… А тот, в папахе, похож на какого-то полевого командира, которого я однажды видел по телевизору. Вместе с Тайпаном и Радуевым…

— Радуев в тюрьме, но на свободе его подельники… Что ты еще помнишь?

— Скалу, отвесную белую, словно оштукатуренную, где инсценировали мой расстрел. Возможно, это была та стена, по которой мы сюда взбирались. Орешник помню, точно такой же, какой мы вчера ночью проходили… Днем я, конечно, мог бы лучше сориентироваться…

— А помещение, где ты был… Какое оно?

— Да обыкновенная пещера с входом, закрытым попоной. Свечи, керосиновые фонари… Я не думаю, что я был здесь, в этом ущелье.

— Почему ты так думаешь?

— Размах не тот. Тут чувствуется капитальная обустроенность, одни двери, ведущие под скалу, чего стоят… А там, куда меня водили, вход закрывала обыкновенная попона…

— Да, двери тут, поди, бронированные, словно на ракетных подземных установках. Хорошо, Алик, не скучай, скоро вечер и, возможно, скоро придется как следует размяться, — Шторм поднялся и подхватил с земли свой автомат.

— Поскорей бы начать, а то чувствуешь себя грибником…

36. Ущелье. После захода солнца.

Солнце на юге рано ложится спать и рано встает. Где-то к восьми вечера что-то в воздухе изменилось, небо потяжелело синевой, горизонты отдалились. Полоса, которую строили люди, выведенные из подземелья, к шести была готова. Она протянулась от северного подхода к ущелью до почти трети южного створа. Но никак не меньше ста-ста двадцати метров. Причем построенная при весьма ограниченных инженерных возможностях она представляла собой ровную, как взлетная полоса, дорожку.

Охранники окриками, а кого и с помощью прикладов, загнали рабов под скалу и выставили дополнительную охрану.

Ближе к восьми, когда солнце всерьез вознамерилось скатиться за горы, из правых, прямоугольных, дверей вышел Барс в сопровождении нескольких вооруженных в камуфляже людей. Сам он тоже был в камуфляжном обмундировании, причем, как показалось Шторму, в совершенно новеньком, с залежалыми складками на рукавах и на коленях. На ногах — кожаные ботинки, с толстой рифленой подошвой и поперечным ремнем по подъему. На голове — бессменный черный берет а ля Че Гевара.

— Нафраерился парень, — сказал с усмешкой Шторм, — видно, приготовился встречать высокого гостя… А вот и его соратник колченогий…

Из округлого проема выкатилась коляска с Тайпаном. Он тоже был по парадному приодет и даже с какими-то знаками отличия на груди. И тоже со своей охраной, вооруженной автоматами и кинжалами, висящими у пояса. Вышло еще несколько человек, которых раньше разведчики не видели — это были люди в гражданском, возможно, муллы, какие-нибудь шишки подскального правительства. Разговаривали, кто-то из них направился к бойцам, находящимся возле миномета, двое, в чалмах, подошли к проложенному настилу и ногами опробовали его опористось. Крайняя плита была зацементирована впритык к выступающему из земли плоскому камню и потому была непоколебима… Покачав головами, люди вернулись к коляске с Тайпаном, а на смену им подошел Барс и, взойдя на настил, протопал по нему метров двадцать. Подпрыгнул на месте, плиты не дрогнули. Подняв здоровую руку, ковырнул большим пальцем воздух — мол, все о» кэй, надежно и красиво. И Барс довольно осклабился в густую бороду.