Обрученные

Чиновница смотрит на меня, будто ждет от меня чего-то.

— Что вы об этом думаете? — спрашивает она.

Я не совсем понимаю, чего она от меня ждет, поэтому уклоняюсь от прямого ответа:

— Наверно, было бы эффективнее использовать для этой работы машины.

— Это не вариант, — говорит чиновница с видимым удовлетворением. — Приготовление и распределение пищи должно производиться руками персонала. Живого персонала. Это правило. Но нам хотелось бы освободить как можно больше рабочих для других проектов и профессий.

— Я не вижу путей, чтобы сделать эту работу более эффективной, — говорю я. — Есть другой выход: увеличить их рабочий день… Но они выглядят такими измученными, что это… — Мой голос замирает.

— Мы не просим вас принимать решения. — Голос чиновницы звучит насмешливо. — Те, кто стоит на служебной лестнице выше вас, уже сделали это. Рабочий день будет увеличен; часы отдыха сокращены. Тогда часть персонала можно будет перевести на другую работу.

Я начинаю понимать, но лучше бы я не понимала.

— Значит, вы просите меня сортировать не трудовой процесс, а…

— Людей, — заканчивает она фразу.

Мне становится нехорошо.

Она протягивает мне датапод:

— У вас три часа на наблюдение. Введите номера тех рабочих, чей труд представляется вам наиболее эффективным, тех, кого можно перевести на альтернативный проект.

Я смотрю на номера на спинах рабочих. Это как сортировка на экране. Я должна выявить отличие образцов друг от друга. Они хотят знать, может ли мой мозг автоматически выделить тех рабочих, которые работают быстрее других. Эту работу могут делать (и, наверное, делают) компьютеры. Но сейчас они хотят, чтобы ее делала я.

— И, Кассия, — добавляет чиновница уже со ступенек. Я опускаю на нее взгляд. — Ваши выводы будут учтены. Это часть вашего теста. Мы хотим подсмотреть, можете ли вы принимать правильные решения, зная, что они будут иметь практические результаты.

Она видит испуг на моем лице и продолжает. Мне кажется, она даже старается проявить доброту:

— Это только одна смена из одной группы чернорабочих. Не волнуйтесь. Постарайтесь сделать свою работу как можно лучше.

— Но что это за альтернативный проект? Они уедут из Сити?

Чиновница удивлена:

— Мы не можем ответить на этот вопрос. Это несущественно для сортировки.

Седой чиновник, который тяжело дышит на площадке, поворачивается, чтобы прислушаться к разговору. Чиновница кивает ему и говорит мне мягко:

— Лучшие рабочие получат лучшую работу, Кассия. Это все, что вам нужно знать.

Я не хочу делать эту работу. На момент задумываюсь, не бросить ли датапод в сточную трубу? Пусть тонет.

Что бы сделал Кай, будь он на моем месте?

Я не бросаю датапод. Я делаю глубокий вдох. Пот струится по спине, прядь волос падает на глаза. Откидываю волосы назад, распрямляю плечи и смотрю на рабочих. Глаза перебегают с одного на другого. Стараюсь не смотреть на лица, только на номера. Есть образцы быстрые, есть медленные. Начинаю сортировать.

Самое неприятное во всем этом эксперименте заключается в том, что я очень, очень хороший сортировщик. С момента, как я спросила себя, что бы сделал на моем месте Кай, я уже не оглядываюсь назад. В течение всего времени эксперимента я отмечаю скорость движений, ловкость и выносливость людей. Вижу тех, кто работает как будто медленно, но они спокойны, уравновешенны и делают больше, чем можно подумать. Вижу быстрых, проворных, ловких и умелых. Эти работают лучше всех. Вижу и тех, кто в полном изнеможении почти не может продолжать работу. Вижу красные руки, почти скрытые густым паром, и блестящий, серебристый поток контейнеров, которые из грязных становятся чистыми.

Но не вижу людей. Не вижу лиц.

Когда три часа подходят к концу, сортировка закончена, и я знаю, что она сделана хорошо. Знаю, что отобрала по номерам лучших рабочих в группе.

Но не могу устоять и смотрю на номер самого среднего рабочего, который расположен строго посередине между номерами наилучшего и наихудшего рабочих.

Поднимаю глаза. Это номер Кая.

Мне хочется и смеяться, и плакать. Будто он послал мне сообщение. Никто не умеет это делать лучше, чем он. Никто не обладает его искусством всегда и везде держаться в самой середине. Несколько секунд позволяю себе смотреть на мальчика в синей форме, с темными волосами. Инстинкт подсказывает мне поместить его в группу более эффективных рабочих, к которым, я знаю, он на самом деле принадлежит. Это та группа, которая будет переведена на новую работу. Их могут не оставить в Сити, но, по крайней мере, он не будет здесь похоронен навсегда. Однако, похоже, я не смогу этого сделать. Чем станет моя жизнь без него?

Позволяю себе представить, как спрыгну с этой лестницы, подбегу и прижмусь к Каю посреди всего этого пекла и гвалта. Потом я воображаю нечто еще более прекрасное. Будто я спускаюсь, беру его за руку и веду из этого ада туда, где свет и воздух. Я могла бы это сделать. Если я помещу его в группу более эффективных рабочих, ему больше не придется здесь работать. Его жизнь станет лучше, и это я изменю его жизнь к лучшему. И внезапно это желание — желание помочь ему — становится сильнее эгоистического желания оставить его здесь, поближе к себе.

Потом я думаю о мальчике из истории, которую он дал мне прочесть. О мальчике, который сделал все, чтобы выжить. Что сказал бы инстинкт этого мальчика?

Он захотел бы остаться в низшей группе.

— Почти закончили? — спрашивает меня чиновница. Она ждет на ступенях, на несколько шагов ниже. Я киваю. Она поднимается ко мне, и я переставляю ниже один из номеров, близких к середине. Она не знает, что при этом я смотрю на Кая.

Она стоит около меня, глядя на номер, а потом на спину рабочего внизу.

— Средних рабочих всегда труднее всего сортировать, — говорит она с симпатией в голосе. — Не знаешь, как лучше поступить.

Я киваю, но она еще не договорила.

— Чернорабочие, такие, как эти, редко доживают до восьмидесяти, — говорит она, понизив голос. — Знаете, многие из них имеют статус «Отклонение от нормы». Общество не очень-то заботится о том, чтобы они жили долго. Многие рано умирают. Не кошмарно рано, конечно. Не так, как умирали до нашего Общества или как в Отдаленных провинциях. В шестьдесят-семьдесят лет. Вредные условия работы в Департаменте питания достаточно опасны, несмотря на принимаемые нами меры.

— Но… — Ужас на моем лице не удивляет ее, и я понимаю, что ее слова — тоже часть теста. Выдать новый, неизвестный вам фактор, зная, что работа уже практически вами сделана. Странно. Что здесь происходит? Почему так высоки ставки для теста на сортировку?