Когда он оборачивается, на его лице боль.

Но что-то еще. Это не удивление. Это похоже на понимание. Будто какая-то часть его предвидела то, что случится. Не поэтому ли он вызывал Кая на игру?

— Прости меня, — говорю я торопливо. — Ты мой друг. Я люблю тебя тоже. — В первый раз я сказала ему эти слова, но как плохо все вышло! Произнесенные поспешно и напряженно, они прозвучали совсем нескладно и неуклюже.

— Ты любишь меня тоже? — спрашивает Ксандер холодно. — В какую игру ты играешь?

— Я не играю, — шепчу я. — Я, правда, люблю тебя. Но по-другому.

Ксандер молчит. Меня вдруг начинает одолевать истерический смех. Он ведет себя в точности как однажды, когда мы поссорились и он отказывался разговаривать со мной. Это было годы назад, когда я решила, что мне больше не нравится играть в игры, как раньше. Ксандер был вне себя.

— Но ведь никто не умеет играть так, как ты, — говорил он. И потом, когда я не уступила, он перестал разговаривать со мной. Я до сих пор не играю.

Мир был восстановлен только через две недели после моего прыжка с вышки вслед за дедушкой. Я вынырнула, испуганная, но довольная, и Ксандер подплыл и поздравил меня. В суете той минуты все было забыто.

Что подумал бы тогда дедушка о моем сегодняшнем прыжке? Был бы он тем, кто посоветует мне подождать на краю, чтобы собраться с силами? Или цепляться за край до тех пор, пока не оцарапаю и не обдеру в кровь пальцы? Или все правильно и надо прыгать?

— Ксандер. Власти сыграли игру со мной. Наутро после Банкета обручения я вставила микрокарту в порт. Твое лицо появилось на экране и исчезло. — Я глотнула. — А потом там появилось другое лицо. Лицо Кая.

— Кая Макхэма? — переспрашивает Ксандер, не в силах поверить.

— Да.

— Но Кай — не твоя пара, — произносит Ксандер. — И не может ею быть, потому что…

— Почему? — спрашиваю я. Знает ли Ксандер о статусе Кая? Откуда?

— Потому что я — твоя пара.

Мы долго молчим. Ксандер не отводит взгляд, и я с трудом это выдерживаю. Если бы мне кто-нибудь дал сейчас зеленую таблетку, я бы ее раскусила, почувствовала горечь, но потом — успокоение. Я вспоминаю тот день в пищевом зале школы, когда Ксандер сказал мне, что Каю можно верить. Ксандер верил в это. И верил, что может верить мне.

Что теперь он думает о нас обоих?

Ксандер наклоняется ближе. Голубые глаза впиваются в мои, рука ищет мою руку. Я закрываю глаза, чтобы не видеть боль в его взгляде, чтобы не повернуть к его руке ладонь, не сплести свои пальцы с его пальцами, не наклониться, не встретить его губы… Открываю глаза и снова смотрю на Ксандера.

— Мое лицо тоже было на экране, Кассия, — говорит он тихо. — Но ты предпочла увидеть его. — Он быстро, как игрок, сделавший последний ход, поворачивается и исчезает за дверью. Он оставляет меня позади.

«Я не сразу выбрала его! — хочу я сказать ему. — Я и теперь вижу тебя!»

Один за другим уходят те, с кем я могу быть откровенной. Дедушка. Мама. И теперь Ксандер.

«Тебе хватит силы, чтобы обойтись без этого», — сказал дедушка о зеленой таблетке.

Но, дедушка, хватит ли мне силы, чтобы обойтись без тебя? Без Ксандера?

Солнце светит на меня, туда, где я решила стоять. Нет деревьев, нет тени, нет высоты, с которой я могла бы взглянуть на то, что я сделала. Но даже если бы и была, я не могу видеть из-за слез.

 ГЛАВА 28

Этим вечером дома я снова достаю зеленую таблетку. Я знаю, что она может для меня сделать. Видела, что она сделала для Эми. Она даст мне покой. Это слово — покой — звучит невероятно прекрасно, восхитительно просто. Слово как гладь воды, оно может избавить от страха, отодвинуть от края, сгладить все углы. И все засияет. Покойно. «Покорно».

Кладу таблетку обратно в контейнер и защелкиваю крышку. У меня есть еще кое-что зеленого цвета. Кусочек моего платья в стеклянной рамке. Я обматываю руку своим носком и сильно давлю на стекло. Слабый треск. Я поднимаю руку.

Сломать что-нибудь труднее, чем можно подумать. Интересно, пришло ли это в голову Обществу, когда оно ломало меня. Я снова опускаю руку и давлю сильнее.

Было бы легче, если бы не страх, что кто-то увидит, услышит, что я делаю. Если бы стены не были такими тонкими, а моя жизнь — такой прозрачной, я бы швырнула сейчас это стекло о стену, раздавила бы его камнем, разбила бы вдребезги со злостью и шумом. Думаю, стекло звенит, когда ломается. Мне хотелось бы увидеть, как оно разлетается на миллион сияющих осколков. Но вместо этого я должна быть осторожной.

Еще одна длинная серебристая трещина бежит по поверхности стекла. Гладкая блестящая зеленая ткань под стеклом не повреждена. Осторожно удаляю куски стекла и вынимаю ткань.

Снимаю с руки носок и осматриваю ее. Я даже не порезалась. Крови не видно.

После колючей, жесткой шерсти носка шелк кажется холодным и сияющим, как вода. «Мой день рожденья начался в воде…» — вспоминаю, пока складываю ткань, и улыбаюсь.

Спрятав шелк и контейнер с таблетками в карман платья, которое надену завтра, я ложусь в постель и воображаю себе этот образ. Вода. Сегодня во сне меня унесет вода. И датчики не зафиксируют в моем сознании ничего, кроме меня, Кассии, которую несут волны.

Нашего инструктора сегодня нет. У нас новый инструктор — молодой офицер, который бросает слова быстро и отрывисто, как в казарме. По его глазам видно: он счастлив, что имеет над нами власть и может приказывать.

— Принято решение сократить время вашего активного отдыха этим летом. Сегодня у вас последнее восхождение. Снимите все маркеры, которые увидите, и разрушьте пирамиды.

Я смотрю на Кая, который не выглядит удивленным. Стараюсь не задерживать взгляд на его лице и не искать ответа в его глазах. Сегодня утром в поезде, по дороге в питомник, мы разговаривали вежливо и естественно. Мы оба знаем, как вести себя, когда за нами наблюдают. Всю дорогу я думала о том, как он расценивает мое бегство от него вчера на холме. Что он подумает обо мне, когда узнает о сортировке, и как примет подарок, который я хочу ему преподнести сегодня? Или он поступит со мной так, как я поступила с Ксандером, и отвернется от меня?