Молчание

Правитель Тикуго назвал его «падре». Зачем? Это слово полоснуло Родригеса острой болью.

— И еще… Поскольку вам теперь жить в Японии до конца ваших дней, будет удобней, если вы примете японское имя. По счастливой случайности совсем недавно скончался некий Окада Санъуэмон. По прибытии в Эдо вы можете взять себе его имя.

Правитель произнес эту тираду без остановки, грея над жаровней руки.

— У покойного была жена, — добавил он. — Падре будет нелегко одному — так что вместе с именем можете взять ее.

Священник слушал, не поднимая глаз. Ему вдруг представился обрывистый склон, по которому он катился все ниже и ниже — в пропасть. Возмущаться и отвергать — это было уже невозможно. Да, имя принять придется, но жену… Нет, никогда.

— Итак?

— Хорошо.

Родригес пожал плечами. Его затопило чувство покорной усталости и безысходной тоски.

«Господи! — подумал он. — Ты познал все унижения. И если Ты один в целом свете понимаешь меня сейчас, это счастье. И пусть другие думают, что хотят, — мне уже все равно».

— Я говорил: учение Христово не может укорениться в Японии. — Родригес припомнил свой разговор с Феррейрой в храме Сайсёдзи. Тот сказал ему те же слова. — Падре… — Иноуэ не отрываясь смотрел на угли в жаровне. — Вас победил не я. Вас победила сама Япония. Это — трясина.

Священник покачал головой.

— Нет. Я боролся с собой. Я сражался с верой в своей душе… — голос у него сорвался.

— Вот как? — Ироническая улыбка мелькнула на лице Иноуэ.- Я слышал, будто вы говорили Феррейре, что сам Господь повелел вам попрать Его образ — вот почему вы сделали это. Вам не кажется, что такие уловки не подобают истинному христианину?

— Думайте как хотите.

Священник сложил руки на коленях.

— Вы можете обманывать кого угодно, только не меня, — ледяным тоном сказал Иноуэ. — Мне доводилось беседовать с христианскими падре о различиях между буддийским и христианским милосердием. Милосердие Будды — в спасении смертных, уповающих на него в своей безграничной греховной слабости. Христианское милосердие совершенно иного рода: как объяснили мне эти падре, для того, чтобы спастись, недостаточно уповать на Всевышнего. В христианстве для спасения души нужны крепость веры и истовое служение Богу. Именно в этом ваше учение и претерпело необратимые изменения на японской почве.

«Что вы понимаете в христианстве? Это…» — едва не сорвалось у Родригеса, но слова застряли в горле. Все равно здесь его никто не поймет — ни Иноуэ, ни переводчик. Прикрыв глаза, он молча слушал разглагольствования губернатора.

— Возможно, вам неизвестно, что на островах Гото и Икицуки еще немало крестьян исповедуют христианство. Но мы не станем наказывать их.

— Почему? — спросил переводчик.

— Потому, что корни уже подрублены. Вот если бы к нам приехали новые миссионеры — такие, как падре, — засмеялся Иноуэ, — то, пожалуй, пришлось бы возобновить гонения. Однако опасности больше не существует. А если подрублены корни, дерево непременно зачахнет. Сама жизнь подтверждает это: Бог, которому поклоняются крестьяне на островах Гото и Икицуки, совсем не похож на вашего Бога. В нем нет ни капли от Иисуса.

Священник поднял глаза. Правитель холодно улыбнулся.

— Христианство, которое вы принесли нам, перестало быть христианством; оно — совершенно иная религия.

Правитель вздохнул.

— Что поделаешь… Такова Япония, падре.

Иноуэ казался искренним: в его голосе звучало неподдельное сочувствие. Он кивнул Родригесу и удалился вместе с переводчиком.

Небо было по-прежнему серым и хмурым, холод пробирал до костей. Трясясь в паланкине, священник рассеянно смотрел на свинцовое, унылое, как и серое небо, бескрайнее море. Вскоре его отвезут в Эдо. Правитель сказал, что ему приготовили дом. По всей вероятности, это будет просто тюрьма. Тюрьма, в которой он проведет остаток жизни. Родригесу доводилось слышать о таких тюрьмах для христиан.

Никогда уже он не пересечет это свинцовое море и не вернется на родину. Прежде он думал, что быть миссионером — значит сродниться с народом этой страны. Он жаждал попасть в Японию и жить одной жизнью с японскими христианами. Что ж, мечта его стала явью. Он обрел японское имя, он стал японцем…

Окада Санъуэмон! Родригес усмехнулся. Да, судьба даровала ему все, о чем он так пылко мечтал, — но с какой издевкой! В придачу жену — ему, давшему обет целомудрия! «Господи! Я не ропщу. Я лишь смеюсь над превратностями судьбы. Я верую в Тебя не так, как прежде, но верую — и люблю…»

***

До захода солнца он простоял у окна, наблюдая за ребятишками. Те тащили воздушного змея на вершину холма, но ветра не было, и змей бессильно упал на землю.

К вечеру прояснилось, и бледные лучи солнца пробились сквозь разрывы в облаках. Ребятишкам наскучило забавляться со змеем, и они, размахивая бамбуковыми палочками с привязанными к ним сосновыми ветками58, с песенкой стучали в двери:

Стукнем палкою крота, чтобы он не делал зла, стук-стук! Счастье в дом! Раз, два, три, четыре – счастье в дом! Он попытался подпевать, но у него ничего не вышло. На сердце стало еще тяжелей.

Убьем крота… Этот глупый зверек, живущий в вечной тьме, похож на него самого…

Из дома напротив высунулась старуха и выбранила сорванцов. Она дважды в день приносила Родригесу еду.

Наступил вечер, подул ветерок. Он прислушался: заунывный вой ветра напомнил ему о темнице, о шелесте листвы в рощице за тюрьмой.

— Падре, падре… — послышался вдруг знакомый голос.

Священник поднял глаза на дверь.

— Падре, это я, Китидзиро…

— Я больше не падре, — Родригес стиснул руки. — Уходи, немедленно уходи. Если увидят, тебе несдобровать.

— Я хочу исповедоваться. Выслушайте меня!

— Одумайся!.. — Родригес понурился. — Я более не священник. Я — отступник.

— В Нагасаки вас называют «отступник Павел». Все только так и зовут…

Священник рассмеялся. Китидзиро не было нужды докладывать ему об этом. Он уже знал — знал, что Феррейру прозвали «отступник Петр», а его самого — «отступник Павел». Мальчишки часто горланили эту дразнилку под дверью.

— Выслушайте меня. Если отступник Павел может выслушать исповедь, стало быть, он может и отпустить мне грехи?

«Не человеки вершат высший суд, — подумал священник. — Только Господь знает все наши слабости».

— Падре, я предал вас. Я наступил на Святой образ, — со слезами в голосе проговорил Китидзиро. — В мире есть сильные и есть слабые. Сильные могут выдержать муки и попадают в рай. Но как же быть тем, кто рожден в этот мир слабым? Как же быть, когда тебя мучают и говорят: наступи, наступи…