Молчание

— Как тебя зовут?

— Моника… — чуть смущенно ответила женщина, словно это была ее единственная драгоценность — имя, полученное при крещении. Какой миссионер дал этой женщине, пропахшей морем и рыбой, имя матери блаженного Августина?..

— А его? — он указал на одноглазого, все еще беседовавшего со стражниками.

— Вы о Мадзаэмоне?.. Его имя Жоан.

— Какой священник крестил вас?

— Не священник. Монах, брат Исида. Падре, наверное, хорошо его знает…

Родригес отрицательно покачал головой. Кроме Гаррпе, он не знал здесь ни одного священнослужителя.

— Как?! — изумилась Моника.- Да ведь это тот самый, которого казнили на вершине Ундзэн…

— Но вы все так спокойны… Почему? — не утерпев, спросил у нее Родригес. — Ведь нас тоже, возможно, ждет такая же участь.

Женщина опустила глаза, разглядывая траву под ногами. Мухи, слетаясь на запах пота, снова назойливо жужжали над головой.

— Не знаю… Брат Исида говорил, что в параисо мы обретем вечный покой. Там не нужно платить подать. Там нет ни голода, ни болезней, ни горестей… В параисо не будут гонять на государственные работы. Ведь нам приходится так тяжко трудиться… — Женщина вздохнула. — Жизнь в этом мире — одно мучение. Но в параисо ничего этого уже не будет, да, падре?

«Рай совсем не таков, как вы себе представляете», — хотелось сказать Родригесу, но он сдержался. Очевидно, этим крестьянам, как зазубрившим катехизис детишкам, рай представлялся каким-то особенным миром, где нет ни мучительных податей, ни тяжкого принудительного труда. Никто не имеет права разрушить эту мечту…

— Да, конечно, — прошептал он. — Там у нас уже ничего не отнимут. — Он помолчал. — Скажи, ты не слыхала о падре Феррейре?

Женщина отрицательно покачала головой. Значит, и здесь Феррейра никогда не бывал? Или, может быть, самое имя Феррейра запретно для японских христиан?..

***

Сверху донесся чей-то громкий голос. Над лощиной среди обломков скал стоял невысокий толстенький самурай. Он с улыбкой разглядывал сидевших внизу крестьян. Родригес сразу узнал пожилого чиновника, проводившего обыск в деревне Томоги.

— Ну и жара… — Непрерывно обмахиваясь веером, самурай спустился в лощину. — Наступает самое жаркое время… В такой зной крестьянам работать в поле — сущая мука…

Моника, Жоан и все остальные вежливо поклонились, опустив, как положено, связанные руки на колени. Старик искоса посмотрел на священника, сидевшего в такой же позе, но прошел мимо, словно не замечая. Его шелковое хаори21 издавало сухой шелест, распространяя аромат благовоний.

— В последнее время дождей совсем не выпадало… На дорогах — пыль… В мои годы трудненько добираться в такую даль… — Он присел на корточки возле арестованных, обмахивая себя белым веером. — Так что прошу, уж не доставляйте, пожалуйста, мне, старику, лишних хлопот…

В солнечном свете его улыбающееся лицо казалось особенно плоским, и Родригесу вспомнились статуи Будды, которые он видел в Макао. В лике Будды незаметно живое движение чувств, которое он привык видеть в изображениях Христа. Стояла полная тишина, только громко жужжали мухи, целым роем кружась то над узниками, то над самураем.

— Мы вовсе не гневаемся на вас. Хотелось бы, чтобы вы это поняли. Подати вы платите исправно, на государственных работах тоже трудитесь усердно — с чего бы нам понапрасну сердиться на вас?.. Уж кто-кто, а мы, чиновники, знаем, что крестьяне — оплот страны.

Жужжали мухи, шелестел веер, которым обмахивался старик, откуда-то издалека ветерок доносил кудахтанье кур. Это и есть допрос? — недоумевал священник, опустив глаза в землю. Неужели перед пытками все мученики слушали такие же притворно-ласковые слова? Он ждал страха, но, странное дело, страха не было. Пытки и смерть казались чем-то далеким и невозможным.

— Мы дадим вам время подумать и надеемся получить разумный ответ. — Разговор был окончен, с лица старика исчезла притворная улыбка, ее сменило выражение высокомерной алчности — совсем как у китайских купцов в Макао.

Сидевшие в кустах стражники встали.

— Пошли! — раздалась команда.

На поднявшегося вместе со всеми священника старик взглянул, сморщив лицо, как обезьяна. В его взгляде впервые блеснула ненависть.

— А ты… — крикнул он, выпрямившись во весь свой крохотный рост и положив руку на эфес меча. — Останься!

Слабо улыбнувшись, Родригес снова опустился на траву. Этот карлик, выпятив грудь, как бойцовый петух, явно старался не ударить в грязь лицом перед чужеземцем в присутствии арестантов. «Обезьяна… — усмехнулся Родригес. — Вылитая обезьяна. И незачем хвататься за меч и принимать такой воинственный вид! Я не собираюсь бежать».

Он проводил взглядом пленников, поднимавшихся по склону; они вскоре исчезли из виду. С горечью он прошептал:

«Hoc Passionis tempore, Piis adauge gratiam22… Господи! Не посылай им испытаний сверх меры! Они не выдержат новых мучений. До сих пор у них хватало терпения. Терпели всё — непосильные подати, тяжкий труд, нищенскую полуголодную жизнь. Так неужели Ты пошлешь им еще новые испытания?»

Старик-самурай поднес ко рту сосуд с водой и сделал несколько мелких глотков, запрокинув голову, как пьющая курица.

— Я не раз беседовал с разными падре, — сказал он совсем другим, даже каким-то заискивающим тоном. — Вы понимаете по-японски?

Легкое облачко ненадолго скрыло солнце, в лощине потемнело, среди травы громко застрекотали молчавшие до сих пор цикады.

— Мужичье — дураки. Но их жизнь или смерть, падре, целиком зависят от вас. — Родригес не очень понимал, куда клонит хитрый старик, но было понятно, что он старается заманить его в западню. — Простолюдины не способны думать своей головой. Толку от них все равно не добьешься. Но если вы скажете одно маленькое словечко…

— Какое словечко? Что я должен сказать?

— «Отрекаюсь»… — Старик с треском захлопнул веер и усмехнулся. — «Отрекаюсь», вот что…

— А если я откажусь? — со спокойной улыбкой сказал священник. — Тогда вы меня убьете?

— О нет, нет! — Самурай грустно вздохнул. — Ни за что! Тогда эти олухи стали бы упорствовать еще больше. Мы уже допускали подобные ошибки — и в Нагасаки, и в Омуре. Христиане — народ упрямый.

Старик тяжело вздохнул, но было понятно, что все это — сплошное притворство. Родригес испытывал даже своеобразное удовольствие, поддразнивая эту маленькую обезьяну.

— Как истинный падре, вы должны проявить милосердие к этим крестьянам,..

Родригес невольно улыбнулся. Какая наивная, детская логика! Неужели он надеется этим чего-то добиться?.. Увы, Родригес совсем не учел, что его собеседник столь же по-детски впадает в ярость, потерпев поражение в споре.