Но отчего-то Меган было не все равно, что о ней подумает Натан Кинкейд, и этот факт злил ее.

— Должно быть, я куда-то засунула это письмо. Постараюсь его отыскать. Впрочем, сути дела оно не меняет.

— Так, выходит, Наоми вам ничего не рассказывала?

Натан смотрел на нее с растущим любопытством.

— О ваших с ней делах — ничего.

Натан неловко переминался с ноги на ногу. Меган торжествовала. Вот теперь ее черед заставить его испытать неловкость.

— Наоми была гордой женщиной, — заговорил он. — У нее было много земли и мало наличности. Она не могла платить налоги. Я узнал об этом и предложил ей оплачивать ее налоги. А продать мне пастбище она предложила сама.

— Если бы ей нужны были деньги, она бы мне об этом сказала! — запальчиво воскликнула Меган.

— Но ведь она ничего не говорила вам, не так ли?

— Я хочу видеть документ, который она подписала, — ледяным тоном парировала Меган.

— Я принесу его вам, как только представится случай. И вы в любой момент можете получить деньги со счета. На самом деле сумма на счету не такая уж большая.

— Что значит «не такая уж большая»?

— Я не вор, миссис Эшвуд, — процедил Кинкейд, блеснув темными глазами. — И я не из тех, кто извлекает выгоду из трудностей, в которые попадает старая одинокая женщина.

Старая одинокая женщина? Это он о ее матери?

— А покуда, — продолжал Кинкейд, — я бы на вашем месте не стал нарушать границы этого пастбища. Мне не хотелось бы, чтобы вы случайно познакомились с одним из моих быков.

— До тех пор, пока я не увижу этой вашей бумаги, — подбоченясь, заявила Меган, — я буду считать вас злоумышленником, нарушающим границы моей собственности, мистер!

Меган круто развернулась, но, поскользнувшись, рухнула на спину, вскрикнув от неожиданности.

— Да, вы правы, — сказал Натан, с трудом сдерживая смех, — тут вы в точку попали.

Меган поднялась на ноги и снова упала, поскользнувшись на той же коровьей лепешке.

Натан взял ее под руки и легко, словно пушинку, поднял и поставил на ноги. Когда его ладонь фамильярно легла ей на ягодицу, Меган, задохнувшись от возмущения, воскликнула:

— В чем дело?

— Простите, я не хотел показаться грубым, — извинился он как ни в чем не бывало. — Я хотел вас немного почистить. Лучше очистите подошву о траву, не то снова упадете.

Кровь ударила Меган в голову. И дело было не столько в этом дурацком падении, сколько в том, как Натан Кинкейд помог ей подняться. Когда ее коснулись его сильные, натруженные руки, она на какую-то долю секунды почувствовала себя под надежной защитой. И чувство это было столь же необъяснимо, как и реакция ее тела на его прикосновение.

Он окинул ее медленным взглядом.

— С вами все в порядке, янки?

— Янки? — переспросила она и ответила: — Абсолютно все в порядке! Кстати, я такая же южанка, как и вы!

В глазах его заблестели искры веселья, но губы оставались сурово сжатыми.

— Тогда вы должны знать, что не стоит забираться на пастбища, которые вам не принадлежат.

— Мы еще увидим, кому принадлежит это пастбище!

Меган стремительно развернулась и чуть было снова не потеряла равновесие. Бормоча что-то себе под нос, она вытерла подошву сапога о траву и с гордо поднятой головой решительной походкой направилась к амбару, не замечая несущегося вслед смеха. Эта земля принадлежала нескольким поколениям ее предков, и мать ни за что не продала бы никому ни пяди. Особенно Натану Кинкейду.

Но черт возьми, так трудно думать о делах, когда сталкиваешься с таким мужчиной! Черт бы побрал эти тигриные глаза и совершенное тело! Божественное тело… Кем это он себя возомнил?

Меган запретила себе думать о нем, но, как ни старалась, мысленно все время возвращалась к встрече на пастбище, вспоминала его пленительное тело, его волевое, мужественное лицо, его волосы, местами выбеленные солнцем, местами — жизнью, и глаза, способные не только скользить по поверхности, но и проникать внутрь, прожигать насквозь, буравить и вытаскивать на свет потаенную правду.

И ночью, засыпая, она продолжала вспоминать о нем. У Натана были самые широкие и самые сильные плечи из тех, что ей доводилось видеть.

Проклятие! Зачем она думает об этом упрямом грубияне? Разве его можно поставить рядом с Дэном?

Дэн был для нее всем: нежным, любящим мужем, лучшим другом, заботливым отцом. Идеальным спутником жизни. Кто виноват, что он умер тогда, когда она в нем нуждалась больше всего? Но и она всегда была ему верным другом. Меган помнила слова, которые он любил повторять: «Малышка, ты одна и даешь жизнь моему мотору!»

Меган вспоминала тот день, когда лавина в горах унесла жизнь Дэна и еще нескольких лыжников. Всю ночь она провела без сна, разговаривала сама с собой. Потом наступило оцепенение. Она не чувствовала ничего: ни боли, ни вкуса пищи. И лишь потом пришли желанные слезы. Да, ей повезло в жизни. Она знает, что такое настоящая любовь. Когда она потеряла любимого, часть ее ушла вместе с ним. Больше ей никогда не бывать прежней. Если здесь, в виргинской глуши, она отыщет способ, как снова стать полноценным человеком, и вновь найдет себя, то никому не отдаст свое сердце.

Но Меган знала, что влюбчива от природы. И видела, что Натан Кинкейд вполне способен увлечь женщину. Он не только способен увлечь женщину, но еще и испортить ей жизнь. Тем, кто в этом сомневался, стоило бы лишь разок заглянуть в его глаза.

Завтра надо будет позвонить Барбре. Меган не разговаривала с лучшей подругой целую неделю. И еще нужно расспросить Джека о делах. Нужно поставить Натана Кинкейда на место, если это вообще возможно.

Глава 2

Натан очистил от грязи сапоги и поставил их просыхать на крыльцо перед дверью черного хода. В воздухе пахло весной.

— Ну что, пошли домой? — сказал Натан, обращаясь к псу, улегшемуся у его ног. — Дом стал неуютным, ты хочешь сказать?

Натан открыл дверь, приглашая Рокки зайти. Пес неторопливо зашел в дом, понюхал свою миску и, растянувшись возле нее, закрыл глаза.

— Насколько я понял тебя, Рокки, беседовать со мной ты не желаешь?

Пес приподнял отяжелевшее веко и взглянул на хозяина одним глазом.

— Да, — вздохнул Натан, — похоже, что так.

Сегодня привычная тишина раздражала Натана с утра. Ему хотелось поговорить. Рокки, умевший неплохо слушать, когда не спал, не годился для этой цели. Сегодня Кинкейду требовалось нечто большее, чем благодарная аудитория. Он жаждал иметь собеседника.

Вероятно, нынешним состоянием он обязан встрече с этой, черт бы ее побрал, Янки Дудль[1] в юбке, что забралась к нему на пастбище, пытаясь доказать ему свои права на эту землю. Она не давала ему покоя. Она назвала его южанином. Верно, так и есть. Может, она и родилась южанкой, но давно переродилась, являясь продуктом городских огней и суматошной жизни Манхэттена. Там, если верить ее расфуфыренному и заносчивому адвокату, она живет. Из Манхэттена в Фармвилл? Чтобы поселиться здесь и жить?