– Пап?
– Один и без оружия.
– Ага. Ты там стоишь? Тебе что‑то нужно?
– Можно войти?
Не дожидаясь ответа, Джейкоб отворил дверь.
– Риторический вопрос? – спросил Сэм, не отводя глаз от экрана.
– Чем занимаешься?
– Смотрю телик.
– У тебя нет телика.
– На компе.
– Ну так разве ты не компьютер смотришь?
– Конечно.
– И что идет?
– Да все.
– А что ты смотришь?
– Ничего.
– Найдешь секунду?
– Да: один…
– Это был риторический вопрос.
– А…
– Как дела?
– Это мы разговариваем?
– Ну, я начинаю.
– Все нормально.
– Классно, когда все нормально?
– Что?
– Не знаю. Кажется, я где‑то такое слышал. В общем… Сэм…
– Единственный и костлявый.
– Зачет. Короче говоря, вот что. Извини, что гружу. Но… Эта ситуация утром в Еврейской школе…
– Я этого не писал.
– Ага. Вот так.
– Ты мне не веришь?
– Тут дело даже не в этом.
– Нет, в этом.
– Было бы значительно легче все это разгрести, если бы ты предложил другое объяснение.
– Но его нет.
– Этот набор слов, в принципе, вообще ерунда. Между нами, меня бы вообще не волновало, если бы это ты написал.
– Я не писал.
– Кроме слова на «н».
Сэм наконец перевел глаза на отца.
– Что, развод?
– Что?
– А, ничего.
– К чему ты это сказал?
– Я не говорил.
– Ты про нас с мамой?
– Не знаю. Я даже себя не слышал за руганью и звоном стекла.
– Сегодня? Нет, то, что ты слышал…
– Все в порядке. Мама заходила, и мы поговорили.
Джейкоб бросил взгляд на экранчик на мониторе компьютера. И подумал о том, что Ги де Мопассан ежедневно обедал в ресторане Эйфелевой башни, потому что это было единственное место во всем Париже, откуда ее не видно. «Нэтс» играют с «Доджерс», дополнительные иннинги. В неожиданном приливе возбуждения Джейкоб хлопнул в ладони.
– Пошли завтра на игру!
– Что?
– Оторвемся! Можем прийти пораньше на разминку. Объедимся всяким дерьмом.
– Объедимся дерьмом?
– Ну, вредной едой.
– А почему бы мне не посмотреть здесь?
– Но у меня обалденная идея!
– Да?
– Нет?
– У меня футбол, и музыка, и подготовка к бар‑мицве, ну если она еще будет, не дай бог.
– Я могу тебя освободить от этого.
– От моей жизни?
– Боюсь, я мог только привести тебя в нее.
– И они играют в Лос‑Анджелесе.
– Точно, – сказал Джейкоб и добавил тише: – Как же я не сообразил.
Это тихое замечание заставило Сэма подумать, не обидел ли он отца. В нем шевельнулось чувство, которое в предстоящем году он будет испытывать, – хотя и понимая, что это полная глупость, чем дальше, тем чаще и острее, – что, может быть, в происходящем есть хоть и ничтожная, но и его вина.
– Доиграем партию?
– Не.
– Как у тебя с деньгами?
– Все ОК.
– И эта история в Еврейской школе. Очевидно ведь, она не из‑за дедушки, да?
– Если только он заодно не дедушка того, кто это написал.
– Я так и думал. В любом случае.
– Пап, Билли черная, как я могу быть расистом?
– Билли?
– Девочка, в которую я влюблен.
– У тебя есть девочка?
– Нет.
– Тогда я не понял.
– Это девочка, в которую я влюблен.
– Ага. И ты сказал Билли? Значит, это девочка, так?
– Да. И она черная. И как бы я мог быть расистом?
– Я не уверен, что тут вполне работает логика.
– Работает.
– Ты знаешь, кто подчеркивает, что среди его лучших друзей есть черные? Тот, кому не по душе чернокожие.
– Из моих лучших друзей ни один не черный.
– И ты как знаешь, но я считаю, что предпочтительнее их обозначать афроамериканцы.
– Обозначать?
– Прсто термин.
– Надо ли парню, влюбленному в черную девушку, использовать термины?
– А это не котел ли называет чайник афроамериканцем?
– Котел?
– Ну, я шучу. Просто интересное слово. Я не сужу. Ты знаешь, что тебя назвали в честь брата твоего прадеда, погибшего в Биркенау. У евреев всё всегда приобретает какое‑то значение.
– Какое‑то страдание, ты хочешь сказать.
– А гои выбирают красивые имена. Или берут и выдумывают их.
– Билли назвали в честь Билли Холлидей.
– Значит, это исключение, подтверждающее правило.
– А тебя в честь кого назвали? – спросил Сэм; его интерес – небольшая уступка голосу совести за погрустневший и потускневший голос отца.
– В честь дальнего родственника по имени Яков. Считается, что он был удивительным, легендарным человеком. Предание гласит, что он голой рукой раздавил череп казаку.
– Круто.
– Я, конечно, не такой силач.
– Мы даже не знаем никаких казаков.
– В лучшем случае я обычный.
У кого‑то из них заурчало в животе, но ни один не понял, у кого.
– Ладно, вывод. По‑моему, это чудесно, что у тебя есть девушка.
– Она мне не девушка.
– Опять разница в терминологии. По‑моему, чудесно, что ты влюблен.
– Я не влюблен. Я ее люблю.
– Ну, что бы там ни было, все железно останется между нами. Можешь мне доверять.
– Я уже говорил об этом с мамой.
– Правда? Когда?
– Не знаю. Пару недель назад.
– Так это несвежая новость?
– Все относительно.
Джейкоб задержал взгляд на экране. Не это ли притягивало Сэма туда? Не возможность быть где‑то еще, а возможность не быть нигде?
– И что ты ей сказал? – спросил Джейкоб.
– Кому?
– Своей матери?
– В смысле, маме?
– Ей.
– Не знаю.
– Не знаешь – в смысле, не в настроении говорить об этом сейчас со мной?
– В этом смысле, ага.
– Это странно, поскольку она уверена, что ты и написал все те слова.
– Я не писал.
– Ладно. Я становлюсь назойливым. Я пойду.
– Я не сказал, что ты назойливый.
Джейкоб двинулся к выходу, но, не дойдя до двери, остановился:
– Хочешь анекдот?
– Нет.
– Сальный.
– Тогда точно нет.
– Какая разница между «субару» и эрекцией?
– «Нет» значит «нет».
– Ну серьезно, какая разница?
– Серьезно, мне не интересно.
Джейкоб наклонился к нему и прошептал:
– У меня нет «субару».
Против воли Сэм громко рассмеялся, всхрапывая и брызгая слюной. Джейкоб рассмеялся, но не собственному анекдоту, но смеху сына. Они смеялись вдвоем, взахлеб, истерически.
Сэм попытался безуспешно взять себя в руки и выговорил:
– Смех‑то в том… самый‑то смех… что… «субару» у тебя есть.
И они еще хохотали, Джейкоб – до храпа, до слез, с мыслями о том, какой это кошмар – быть в возрасте Сэма, какая боль и какая несправедливость.
– И то правда, – признал Джейкоб, – «субару» у меня еще как есть. Надо было сказать «тойота». О чем я думал?
– О чем ты думал?
О чем он думал? Они просмеялись.
Джейкоб еще на раз подвернул рукава – туговато, но ему хотелось, чтобы они удержались выше локтя.
– Мама думает, тебе лучше извиниться.
– А ты?
Он сомкнул пальцы в кармане вокруг пустоты, вокруг ножа, и сказал:
Комментариев нет