> И все?
> Нет. Вообще‑то нет. Я собираюсь это место взорвать.
> Какого хера?
> Я устраиваю прием на крыше старой фабрики цветной пленки через дорогу. Посмотрим оттуда.
> Бежим!
> Цветной пленки?
> Не надо бежать, никто не пострадает.
> Ей можно верить.
> Пленки для старинных камер.
> Тебе даже не надо верить мне. Просто подумай: если бы нужно было бежать, ты уже был бы труп.
> Это какая‑то ебанутая логика.
> И последнее, пока мы не разошлись: знает кто, зачем в самолетах приглушают свет при взлете и посадке?
> Что за херня?
> Чтобы пилоту было лучше видно?
> Просто расходимся, ладно?
> Электричество экономят?
> Не хочу умирать.
> Хорошие догадки, но неправильные. Просто что это самые опасные моменты полета. Более восьмидесяти процентов аварий происходит при взлете или посадке. Свет приглушают, чтобы ваши глаза адаптировались и могли видеть в темноте затянутого дымом салона.
> Для таких штук должно быть название.
> Из синагоги можно выйти по подсвеченной дорожке. Она выведет. Или иди за мной.
Кто‑нибудь! Кто‑нибудь!
Джулия стояла в ванной над своей раковиной, Джейкоб над своей. Парные раковины: такие были в некоторых старых домах Кливленд‑парка, как и затейливый плинтус, обрамляющий паркетные полы, оригинальные камины и переделанные газовые рожки. Дома так мало в чем отличались, что стоило радоваться всяким мелким отличиям, а то иначе не понятно, ради чего так надрывался. В то же время ну кому, если честно, нужны эти парные раковины?
– Знаешь, что у меня спросил Бенджи? – начал Джейкоб, глядя в зеркало над своей раковиной.
– Будут ли окаменелости окаменелостей, если Земля просуществует столько, сколько для этого надо?
– Как ты узнал…
– «Радионяня» знает все.
– Точно.
Зубной нитью Джейкоб почти всегда орудовал при свидетелях. Сорок лет нерегулярного использования нити и всего три дупла – масса времени сэкономлена. Этим вечером, при свидетеле‑жене, Джейкоб чистил зубы нитью. Ему хотелось провести немного времени у этих парных раковин. Или немного уменьшить время там, в одной кровати.
– В детстве я придумал собственную почту. Из коробки от холодильника сделал почтовое отделение. Мама сшила мне униформу. У даже были марки с портретом дедушки.
– Зачем ты мне это рассказываешь? – спросила Джулия.
– Не знаю, – ответил он, не вынимая нитку. – Просто вдруг вспомнил.
– Зачем ты это просто вспомнил?
Джейкоб хохотнул:
– Ты прямо доктор Силверс.
Джулия, без смеха:
– Ты любишь доктора Силверса.
– А отправлять мне было нечего, – продолжил Джейкоб, – так что я взялся писать письма маме. Меня привлекало само действо: содержание писем не заботило. Так или иначе, в первом я написал: «Если ты читаешь, значит, наша почта работает!» Это я помню.
– Наша, – повторила Джулия.
– Что?
– Наша. Наша почта. Не моя почта.
– Может, я написал моя, – ответил Джейкоб, сматывая нить с пальцев, на которых остались следы‑колечки. – Точно не помню.
– Ты помнишь.
– Не знаю.
– Помнишь. Потому и рассказываешь мне.
– Она была отличной матерью, – сказал Джейкоб.
– Я знаю. И всегда знала. Она умеет внушить мальчикам чувство, что лучше них нет никого на свете и что они не лучше никого другого на свете. Тут не просто удержать равновесие.
– Папа не умеет его держать.
– А он никакой не умеет устанавливать.
Следы от колец уже изгладились.
Джулия протянула мужу зубную щетку.
Джейкоб попытался что‑то выдавить, но безуспешно, и сказал:
– Паста кончилась.
– В шкафчике есть еще тюбик.
Ненадолго установилась тишина, пока они чистили зубы. Если каждый день они тратили по десять минут, готовясь ко сну, – а они точно тратили их, точно не меньше, – то за год набежало бы шестьдесят часов. Дольше готовились вместе ложиться в постель, чем бодрствовали вместе в отпуске. Они были женаты шестнадцать лет. За этот срок оба истратили на подготовку к сну сорок полных дней, почти всегда у вожделенных и одиноких парных раковин, почти всегда в тишине.
Через несколько месяцев после переезда Джейкоб придумал почту для мальчиков. Макс посуровел. Меньше смеялся, больше хмурился, сесть непременно стремился у окна. Себе Джейкоб мог не признаваться, что видит это, но вот и другие стали замечать это и говорить об этом – Дебора отозвала его в сторону и спросила: «Как тебе Макс?»
Джейкоб нашел на «Этси» старинные подвесные почтовые ящики и навесил по одному на двери мальчиков и на свою. Он сказал им, что у них будет собственная тайная почта, чтобы передавать те сообщения, которые невозможно высказать вслух.
– Это как люди оставляли записки в Стене Плача, – уточнил Бенджи.
Нет, подумал, Джейкоб, но сказал:
– Да, вроде этого.
– Только вот ты не Бог, – заметил Макс, и это, несмотря на очевидность и на то, что Джейкоб хотел бы, чтобы дети именно так смотрели на мир (атеисты, никакого страха перед родителями), все равно обидело его.
Свой ящик он проверял ежедневно. Написал ему только Бенджи: «Мир на Земле»; «Снежный день»; «Телевизор побольше».
Воспитывать детей в одиночку было трудно: скоординировать сборы в школу троих детей, имея всего одну пару рук, выстроить маршруты перемещений, по насыщенности не отстающих от воздушного трафика в Хитроу, запараллелить параллельные задачи. Но самым непростым было находить время для разговоров по душам. Мальчики всегда держались вместе, все время какая‑то суета, постоянно что‑то нужно сделать, и разделить эту ношу не с кем. И когда представлялся случай поговорить наедине, Джейкоб, понимая, что необходимо воспользоваться им (как бы неестественно это ни показалось), в то же время испытывал прежний или даже более сильный страх сказать слишком много или недостаточно.
Однажды вечером, через несколько недель после развешивания ящиков, Сэм читал Бенджи перед сном, а Джейкоб с Максом столкнулись по малой нужде возле унитаза.
– Не скрещивай струи, Рэй.
– А?
– Из «Охотников за привидениями».
– Я слышал про это кино, но ни разу не видел.
– Да ты прикалываешься.
– Нет.
– Но я помню, как мы смотрели с…
– Я не видел.
– Ладно. В общем, там есть классный момент, когда они первый раз палят из своих протонных, как уж там они, штуковин, и Эгон говорит: «Не скрещивай струи, Рэй», потому что от этого какие‑то катастрофические события могут произойти, и с тех пор я эту фразу вспоминаю всякий раз, когда с кем‑нибудь мочусь в один унитаз. Но вроде мы оба закончили, так что и смысла нет.
– Понятно.
– Я заметил, ты ничего не кладешь мне в ящик.
– Ага. Я положу.
– Это не задание. Я просто думал, это будет хороший способ снять какую‑то тяжесть с души.
– Ладно.
– Каждого что‑нибудь тяготит. Твоих братьев. Меня. Маму. И это может серьезно осложнить жизнь.
Комментариев нет