Вот я

– Хочу все мелочи.

– Лады. Мы были в квартире на днях. В среду вроде? Я готовил для тебя завтрак. Помнишь? Омлет по‑итальянски с козьим сыром.

– Ага, – сказала Джулия, пристраивая руку у него на бедре, – вкусно было.

– Я не стал тебя будить и потихоньку приготовил.

Джулия выдохнула струю дыма, который не менял формы дольше, чем это казалось возможным, и сказала:

– Я бы сейчас такого навернула.

– Я его зажарил, потому что мне хотелось о тебе позаботиться.

– Я это почувствовала. – Джулия сдвинула руку выше по его бедру, отчего член Джейкоба зашевелился.

– И я его по правде красиво выложил на тарелку. Даже чуток салата сбоку.

– Как в ресторане, – сказала она, забирая его член в ладонь.

– И после первой вилки ты…

– Да?

– Знаешь, вот потому‑то люди и не рассказывают.

– Мы не какие‑то «люди».

– Ладно. Ну вот, после первой вилки, вместо того чтобы поблагодарить или сказать, что вкусно, ты спросила, солил ли я его.

– И? – спросила она, двигая кулак вверх‑вниз.

– И это был сраный облом.

– Что я спросила, солил ли ты?

– Ну, может, не облом. Но досада. Или разочарование. Но что бы я ни почувствовал, я это утаил.

– Но я просто задала рутинный вопрос.

– О, как хорошо.

– Хорошо, милый.

– Но сейчас‑то ты, в контексте тех стараний, которые я для тебя приложил, понимаешь, что такой вопрос скорее содержал упрек, чем благодарность?

– А ты так уж старался приготовить мне завтрак?

– Это был особый завтрак.

– А так хорошо?

– Так – забавно.

– Значит, теперь если мне покажется, что еда недосолена, мне надо будет оставить это при себе?

– Или я должен оставить при себе свою обиду.

– Твое разочарование.

– Я уже могу кончить.

– Кончай.

– Но я не хочу уже кончать.

Она замедлила движение, остановилась, сжав пальцы.

– Что ты сейчас утаиваешь? – спросил Джейкоб. – И не говори, что ты слегка обижена, раздосадована и разочарована моей обидой, досадой и разочарованием, потому что этого ты не таишь.

Она рассмеялась.

– Так что?

– Я ничего не таю, – сказала Джулия.

– Копни.

Она со смехом покачала головой.

– Что?

– В машине ты пел «All Apologies» и пел каждый раз «Возопил мой стыд».

– И что?

– То, что там же не так.

– Разумеется, там так.

– «Воск топил мосты».

– Что?!

– Угу.

– Воск топил… Мосты?

– Ладонь на еврейской Библии.

– Ты мне говоришь, что моя абсолютно осмысленная фраза – осмысленная и сама по себе, и в контексте песни – на самом деле подсознательное выражение моего подавленного чего‑то там и что Курт Кобейн нарочно написал слова «Воск топил мосты»?

– Именно так.

– Ну, в это я отказываюсь верить. Но в то же время я дико смущен.

– Не смущайся.

– Ага, это обычно помогает, если человек смущается.

Джулия рассмеялась.

– Это не считается, – сказал Джейкоб. – Это любительское утаивание. Давай что‑нибудь хорошее.

– Хорошее?

– Ну, по‑настоящему серьезное.

Она улыбнулась.

– Что? – спросил он.

– Ничего.

– Что?

– Ничего.

– Да нет, я слышу, явно что‑то есть.

– Ладно, – сдалась она, – я кое‑что утаиваю. Действительно серьезное.

– Отлично.

– Но не думаю, что я достаточно эволюционировала, чтобы этим поделиться.

– Динозавры так думали.

Она прижала к лицу подушку и скрестила ноги.

– Тут всего лишь я, – ободрил ее Джейкоб.

– Ладно. – И вздохнула. – Ладно. Что ж. Вот мы укурились и лежим голые, и я вдруг кое‑чего захотела.

Он безотчетно сунул руку ей между ляжек и обнаружил, что она уже мокра.

– Ну, скажи, – попросил он.

– Не могу.

– Уверен, можешь.

Она рассмеялась.

– Закрой глаза, – сказал Джейкоб, – так легче.

Джулия закрыла глаза.

– Не‑а, – сказала она. – Не легче. Может, ты тоже закроешь?

Он закрыл.

– Вот, я захотела. Не знаю, откуда оно взялось. Или почему мне этого захотелось.

– Но тебе хочется.

– Да.

– Рассказывай.

– Вот, мне хочется. – Она вновь засмеялась и уткнулась лицом ему в подмышку. – Мне хочется раздвинуть ноги, а ты чтобы опустил голову и смотрел мне туда, пока я не кончу.

– Только смотрел?

– Без рук. Без языка. Я хочу, чтобы ты меня довел глазами.

– Открой глаза.

– И ты свои открой.

Он не произнес ни слова, не издал ни звука. С необходимой, но не чрезмерной силой перевернул Джулию на живот. Он интуитивно понял: ее желание предполагает, что она не сможет видеть, как он на нее смотрит, что у нее не будет и этой последней страховки. Она застонала, давая понять, что он все понял верно. Джейкоб сполз к ее ногам. Раздвинул ей бедра, потом еще, шире. Поднес лицо так близко, что ощутил ее запах.

– Ты смотришь?

– Смотрю.

– Нравится, что ты видишь?

– Я хочу то, что вижу.

– Но тебе нельзя трогать.

– Не буду.

– Но ты можешь потеребить себе, пока смотришь.

– Уже.

– Хочешь насадить то, что видишь?

– Да.

– Но нельзя.

– Да.

– Хочешь потрогать, какая я мокрая?

– Да.

– Но нельзя.

– Но я это вижу.

– Но не видишь, как там все сжимается, когда я готова кончить.

– Не вижу.

– Скажи мне, на что я там похожа, и я кончу.

Они кончили одновременно, не касаясь друг друга, и на том могли бы успокоиться. Джулия повернулась бы на бок, устроила голову у Джейкоба на груди. Они бы заснули. Но что‑то произошло: она посмотрела на него, поймала его взгляд и снова закрыла глаза. И он закрыл глаза. И все могло завершиться тут. Они могли бы изучать друг друга в постели, но Джулия поднялась и принялась изучать комнату. Джейкоб не видел ее – он знал, что лучше не открывать глаз, – но слышал. Ни слова не говоря, он тоже встал с кровати. Они оба потрогали ступень в изножье, письменный стол, стакан с карандашами, кисти на гардинных вязках. Джейкоб потрогал глазок, Джулия – ручку настройки потолочного вентилятора, Джейкоб положил ладонь на теплую поверхность мини‑холодильника.

Она сказала:

– Ты понимаешь меня.

Он сказал:

– Ты меня тоже.

Она сказала:

– Я тебя правда люблю, Джейкоб. Но, прошу, скажи просто: «Я знаю».

Он сказал: «Я знаю» и пошел ощупью по стене, по плетеным настенным коврикам, пока не нащупал выключатель.

– Кажется, я сейчас все затемнил.

Через год Джулия забеременела Сэмом. Потом Максом. Потом Бенджи. Ее тело изменилось, но вожделение Джейкоба осталось прежним. Что изменилось, так это объем утаиваемого. Они не перестали заниматься сексом, вот только то, что прежде происходило само собой, теперь требовало либо внешнего толчка (опьянения, просмотра «Жизни Адель» в постели на ноутбуке Джейкоба, Дня святого Валентина) или усиленного продирания сквозь смущение и страх неловкости, что обычно приводило к мощным оргазмам и отказу от поцелуев. Они все еще иногда произносили такие слова, которые уже через секунду казались унизительными настолько, что приходилось физически отдаляться, например, отправиться за ненужным стаканом воды. Оба по‑прежнему мастурбировали, фантазируя друг о друге, даже если эти фантазии не имели никакой кровной связи с реальной жизнью и нередко включали другого «друга». Но даже воспоминания о той ночи в Пенсильвании нужно было утаивать, потому что она будто стала горизонтальной чертой на дверном косяке: Посмотри, как сильно мы изменились.