– Это и впрямь опасные и смелые речи, будящие мысль, – сказал Габриэль. – Впрочем, вы правы, господин адмирал. Возможно, что гнев меня и толкнет когда‑нибудь в ваш стан, в стан угнетенных. Пока же, должен признаться, жизнь моя слишком полна, и в ней не найдется места для новых мыслей, которые вы мне внушаете…
Тем не менее Колиньи все еще с жаром продолжал излагать Габриэлю идеи и доктрины, бродившие в нем, словно молодое вино, и беседа между пылким молодым человеком и убежденным зрелым мужем затянулась далеко за полночь. Первый был решителен и порывист, как действие; второй – глубок и серьезен, как мысль. Адмирал, впрочем, почти не ошибся в своем мрачном пророчестве. Несчастье действительно уже готовилось взрастить семена, зароненные этой беседой в восприимчивую душу Габриэля.
XXXIII. Сестра Бени
Был августовский вечер, тихий и прозрачный. Луна еще не показалась на усеянном звездами небе, ласкавшем взгляд глубокой и спокойной синевою. Таинственная, чарующая ночь невольно располагала к мечтательности. И странно было ощущать это мягкое ночное спокойствие после бурного движения и шума, которыми преисполнен был ушедший день. Испанцы дважды шли на приступ и дважды были отброшены, но потери французов были слишком велики для небольшого гарнизона крепости. Неприятель же, наоборот, располагал мощными резервами и всегда мог пополнить свежими отрядами свои поредевшие ряды. Поэтому предусмотрительный Габриэль боялся, что испанцы предприняли эти два дневных штурма лишь с одной целью: изнурить силы, притупить бдительность осажденных и тем самым облегчить третий штурм, ночной. Однако на соборной церкви пробило уже десять, и ничто пока не подтверждало его опасений. В лагере испанцев не видно было ни единого огонька. Слышалась только заунывная перекличка часовых. Лагерь и город отдыхали после трудного дня.
В последний раз объехав укрепления, Габриэль решил хоть немного отдохнуть от своего неусыпного бдения. Уже четыре дня провел он в Сен‑Кантене, и город пока держался. Выстоять еще четыре дня – и обещание, данное королю Габриэлем, будет выполнено, а королю останется только выполнить свое.
Габриэль приказал своему оруженосцу проводить его, но не сказал куда. После вчерашнего неудачного визита к настоятельнице он начинал сомневаться если не в преданности, то, по крайней мере, в сметке Мартен‑Герра, а поэтому поостерегся сообщить ему сведения, полученные от Жана Пекуа, и мнимый Мартен‑Герр, полагавший, что Габриэль предпринял обычный обход караулов, очень удивился, когда тот свернул на бастион де‑ла‑Рэн, где расположен был главный полевой лазарет.
– Вы идете навестить кого‑нибудь из раненых, монсеньор? – спросил он.
– Тсс! – только ответил Габриэль, прижав палец к губам.
Главный лазарет был устроен близ крепостного вала, неподалеку от предместья д’Иль. Это большое здание, где до осады хранили фураж, теперь приспособили под лазарет. Через открытую дверь Габриэль заглянул в эту обитель скорби и страданий, освещенную горящими лампами.
Зрелище было удручающее. Там и сям расставлены были наспех складные койки, но такой роскошью пользовались только избранные. Большинство же раненых лежали на полу: на тюфяках, одеялах и даже на соломе. Пронзительные вопли и жалобные стоны звенели в воздухе. Раненые молили, звали хирургов и их помощников, но те просто не успевали всем им помочь. Производились только самые срочные ампутации, самые необходимые перевязки; остальным же мученикам, корчившимся от боли, приходилось ждать…
Перед этой горестной и мрачной картиной даже самые доблестные сердца теряли мужество, а самые жестокие – безразличие к страданиям. Арно дю Тиль невольно затрепетал, а Габриэль побелел. Но вдруг на его лице промелькнула мягкая улыбка. В этом аду, похожем на Дантову преисподнюю, предстала пред ним нежная Беатриче: среди раненых медленно бродила задумчивая и печальная Диана или, вернее, сестра Бени.
Никогда еще не казалась она прекраснее зачарованному Габриэлю. На придворных празднествах золото, алмазы и бархат, несомненно, были ей менее к лицу, чем в этом мрачном лазарете – грубошерстное платье, белый передник и косынка монахини. По изящному профилю, по величавой поступи и благородному взору ее можно было принять за воплощение милосердия, снизошедшего к страдальцам.
Габриэль невольно вспомнил лживую, бесчестную Диану де Пуатье и, пораженный странным контрастом между обеими Дианами, подумал, что, наверное, бог одарил добродетелями дочь во искупление пороков матери.
Уйдя в свои мысли, Габриэль даже и не замечал, как бежит время. А между тем час был уже поздний, хирурги кончили обход, всякое движение и шум замирали. Раненых уговаривали соблюдать тишину, отдыхать, и эти советы подкреплялись снотворным. Не прошло и получаса, как все успокоилось, насколько может быть спокойным страдание.
Диана в последний раз обошла раненых, призывая их к покою и терпению.
Потом, проверив врачебные предписания, она глубоко вздохнула и подошла к наружной галерее, чтобы подышать у двери свежим ночным воздухом и отдохнуть от горестных земных страданий.
Она оперлась на каменные перила, подняла глаза к звездам и не заметила Габриэля, словно застывшего в десяти шагах от нее.
Влюбленного возвратило на землю резкое движение Мартен‑Герра, который, по‑видимому, вовсе не разделял восторга своего господина.
– Мартен, – шепнул Габриэль, – мне представляется редчайшая возможность! Я должен воспользоваться ею и поговорить с госпожой Дианой, быть может, в последний раз. А ты позаботься о том, чтоб нам не помешали, но далеко от меня не отходи. Ну, иди, иди!
– А вы не боитесь, монсеньор, что мать настоятельница…
– Она, вероятно, в другой палате. И, кроме того, не приходится выбирать перед лицом необходимости, которая может нас навеки разлучить.
Мартену пришлось лишь смириться, и он ушел, бормоча про себя проклятия.
А Габриэль, приблизившись к Диане и стараясь говорить как можно тише, позвал вполголоса:
– Диана, Диана!
Она вздрогнула, но, не освоившись еще с темнотой, так и не разглядела Габриэля.
– Меня зовут? – спросила она. – И кто меня так зовет?
– Я, – ответил Габриэль, будто достаточно было одного этого слова, чтобы она узнала его.
И в самом деле, он не ошибся, ибо Диана заговорила уже дрожащим от волнения голосом:
– Виконт д’Эксмес? В самом деле? Что же вы от меня хотите в этом месте и в этот час? Если вы привезли поклон от моего отца, как я слышала, то вы слишком медлили и плохо выбрали время и место встречи. А если не привезли, то я не желаю вас слушать… Почему вы молчите, виконт д’Эксмес? Вы не поняли меня? Что означает это молчание, Габриэль?
– Габриэль? Ну, в добрый час! – воскликнул он. – Я не отвечал, Диана, потому что заледенел от ваших слов и не нашел в себе сил назвать вас герцогиней, как вы меня называли виконтом. Достаточно уж и того, что мы с вами на «вы».
Комментариев нет