Габриэль бросился к нему и, приподняв, крикнул:
– Отец!
Господин де Сазерак содрогнулся от этого крика.
Но голова старца безжизненно откинулась, руки повисли, как плети.
XXXI. Граф де Монтгомери
Габриэль, стоя на коленях, поднял голову и осмотрелся вокруг со зловещим спокойствием. Но спокойствие это показалось господину де Сазераку страшнее воплей и рыданий.
Затем, как бы спохватившись, Габриэль приложил руку к сердцу старца. Так он ждал одну или две минуты, потом сдержанно и спокойно произнес:
– Ничего, ничего!.. Сердце уже не бьется, хотя тело еще не остыло…
– Какое могучее сложение! – прошептал комендант. – Он еще мог бы долго жить…
Габриэль наклонился над усопшим, закрыл ему глаза и почтительно поцеловал угасшие веки.
Господин де Сазерак попытался отвлечь его от страшного зрелища.
– Сударь, – сказал он, – если покойный вам дорог…
– Дорог? – перебил его Габриэль. – Да это же мой отец!..
– Если вам угодно воздать ему последний долг, мне разрешено выдать вам его тело.
– Неужели? – с таким же зловещим спокойствием усмехнулся Габриэль. – Значит, налицо полная справедливость и верность данному слову, этого нельзя не признать. Посудите сами, господин комендант, мне поклялись перед богом возвратить моего отца… и возвратили – вот он! Правда, не было и речи, чтоб вернуть его живым… – И он пронзительно захохотал.
– Мужайтесь, – сказал господин де Сазерак. – Проститесь с тем, кого вы оплакиваете.
– А я это и делаю, вы же видите!..
– Да, но все‑таки лучше поскорее уйти отсюда. Воздух здесь вреден и опасен для жизни.
– И вот доказательство. – Габриэль указал на неподвижное тело.
– Пойдемте, пойдемте отсюда, – взял молодого человека за руку комендант.
– Хорошо, я последую за вами, – согласился Габриэль и жалобно добавил: – Но сжальтесь, подарите мне несколько минут!
Господин де Сазерак молча кивнул, а сам отошел к двери, где воздух был не такой тяжелый и зловонный.
Габриэль опустился на колени перед покойником и замер, безмолвный и неподвижный.
Что говорил он своему усопшему отцу? Искал ли он страшную разгадку на этих сомкнутых устах? Клялся ли он в священной мести? Думал ли он о прошлом или о будущем? О людях или о боге? О правосудии или о милосердии?
Так прошло пять‑шесть минут.
Дышать становилось все труднее. И тогда комендант обратился к Габриэлю:
– Теперь уж я вас буду просить. Нам пора подняться наверх.
– Я готов, – отвечал Габриэль, – я готов…
Он взял холодную руку отца и поцеловал ее. Потом приложился губами ко лбу. Он не плакал. Слез не было.
– До свидания, – сказал он ему, – до свидания!
Он поднялся с колен и медленно, тяжело зашагал вслед за господином де Сазераком…
Войдя в кабинет, залитый утренним солнцем, комендант снова взглянул на своего молодого гостя и поразился: белые пряди засеребрились в его каштановых волосах.
Помолчав, господин де Сазерак мягко сказал:
– Не могу ли я вам быть полезен? Я буду счастлив сделать все, что дозволено мне должностью.
– Вы мне обещали, что я могу отдать последние почести усопшему. Сегодня вечером я пришлю людей, и, если вы соблаговолите уложить останки в гроб, они унесут и похоронят узника в его семейном склепе.
– Понятно, сударь, – ответил де Сазерак. – Эта милость для вас мне разрешена, но только при одном условии.
– При каком? – холодно спросил Габриэль.
– Если вы дадите обещание не делать никакой огласки.
– Хорошо, обещаю вам, господин комендант. Люди придут ночью и без лишних разговоров отнесут тело на улицу Садов Святого Павла, к склепу графов де…
– Прошу прощения, – торопливо перебил его комендант, – я не знаю имени заключенного, не хочу и не должен его знать. Моя должность и присяга запрещают говорить мне с вами об этом. Так что советую вам скрыть от меня такие подробности.
Габриэль гордо усмехнулся:
– Мне скрывать нечего. Скрывают только те, кто виновны.
– А вы принадлежите к несчастным, – возразил комендант. – Разве так будет не лучше?
– Во всяком случае, то, о чем вы умолчали, я угадал, и все могу вам рассказать. Например, я знаю, что некая влиятельная особа явилась сюда вечером и пожелала говорить с узником для того, чтобы заставить его разговориться! Я знаю, к каким соблазнам прибегали, чтобы он нарушил свое молчание. От этого молчания зависела вся его дальнейшая жизнь.
– Как! Вы это знали? – поразился де Сазерак.
– Конечно, знал, – ответил Габриэль. – Тот влиятельный человек сказал старцу: «Ваш сын жив!» Или: «Ваш сын покрыл себя славой!» Или: «Ваш сын несет вам освобождение!» Он сказал ему о его сыне, презренный!
У коменданта вырвался жест удивления.
– И, услыхав имя своего сына, несчастный отец, который молчал из ненависти к своему смертельному врагу, не совладал с порывом любви! Так ли оно было, милостивый государь?
Комендант, не говоря ни слова, склонил голову.
– Было так, вы не можете отрицать! Вам совершенно бесполезно отрицать, что именно сказало влиятельное лицо бедному узнику! Ну, а что же до имени этого лица… хотя вы и пытались его замолчать… угодно ли вам, чтоб я его назвал?..
– Что вы, что вы! – вскричал господин де Сазерак. – Мы здесь одни, это так, но все‑таки будьте осторожны! Неужели вы не страшитесь?
– Я ничего не страшусь! Итак, это был коннетабль, герцог де Монморанси! Палача всегда видно…
– О, помилуйте! – перебил его комендант, с ужасом озираясь по сторонам.
– Что касается имени узника и моего, – спокойно продолжал Габриэль, – так оно вам неизвестно. Но мне ничто не препятствует открыться. Вы были весьма благожелательны ко мне в эти суровые часы; если вы в будущем услышите мое имя, знайте: тот, о ком идет речь, считает себя обязанным вам.
Господин де Сазерак ответил:
– И я буду счастлив узнать, что судьба не всегда так жестока к вам.
– О, это для меня теперь не столь важно. Но так или иначе, я объявляю вам, что с этой ночи, когда скончался мой отец, я – граф де Монтгомери!
Комендант Шатле, застыв на месте, не проронил ни слова. Габриэль продолжал:
– На том мы и расстанемся, милостивый государь. Примите мою благодарность. Да сохранит вас господь!
Он поклонился и твердым шагом вышел из Шатле.
Свежий утренний воздух и солнечный свет ошеломили его. Он остановился на мгновение и даже пошатнулся. Но когда прохожие стали уже на него оглядываться, он собрался с силами и зашагал прочь от этого зловещего места.
Отыскав уединенное местечко на берегу Сены, он вынул свою записную книжку и написал кормилице следующее письмо:
«Моя добрая Алоиза!
Теперь решено: не жди меня, сегодня домой я не вернусь. Мне нужно некоторое время побыть одному, побродить, подумать, подождать. Но обо мне не беспокойся, я непременно вернусь к тебе. Нынче вечером сделай так, чтобы все в доме пораньше легли спать. Ты, однако, не спи. Вечером, когда опустеет улица, в ворота постучат четверо людей со скорбной и драгоценной ношей. Ты открой им, проводи их к нашему фамильному склепу и укажи открытую гробницу, в которую они захоронят того, кого принесли. Благоговейно проследи за выполнением обряда. Потом, когда все будет кончено, дай каждому по четыре золотых экю, выпусти их и вернись обратно, дабы преклонить колени и помолиться за своего усопшего господина.
Комментариев нет