Оно

Но в тот момент Патти Урис просто стояла, сминая пальцами темную юбку из хлопчатобумажной ткани, с серьезным лицом, с широко раскрытыми глазами. А потом эта чуть ли не благоговейная торжественность стала трансформироваться во что‑то еще. Широко раскрытые глаза начали вылезать из орбит. Губы растянулись в жуткой ухмылке ужаса. Патти хотела кричать и не могла. Крики стали такими большущими, что не могли вырваться наружу.

Ванную освещали флуоресцентные трубки. Очень яркие. Никаких теней. Человек мог видеть все, хотел он того или нет. Вода в ванной ярко алела. Стэнли полусидел спиной к ближней стенке. Его голова так сильно запрокинулась назад, что короткие черные волосы на затылке касались кожи между лопатками. Если бы его открытые глаза могли видеть, для него она бы сейчас стояла на голове. Рот раззявился, будто распахнутая дверь. На лице застыл запредельный ужас. На бортике ванны лежала упаковка бритвенных лезвий «Жиллет платинум плюс». На обеих руках он вскрыл себе вены от запястья до сгиба локтя. Потом продольные надрезы накрыл поперечными, чуть ниже «браслетов судьбы», словно написав пару кровавых заглавных «Т». Эти разрезы под ярко‑белым светом смотрелись красно‑пурпурными. Патти подумала, что открывшиеся сухожилия и связки выглядят, как кусочки дешевой говядины.

Капля воды собралась на срезе поблескивающего хромом крана. Она полнела. Можно сказать, беременела. Сверкала. Упала. Плюх.

Он окунул мизинец правой руки в собственную кровь и написал одно‑единственное слово на синем кафеле над ванной. От последней буквы этого слова вниз уходила линия. Патти видела, что прочертил палец Стэнли, когда его рука падала в воду, где теперь и плавала. Она подумала, что Стэнли провел эту линию (последнее, что он сделал в этом мире), уже теряя сознание. Слово это кричало со стены:

ОНО

Еще одна капля упала в ванну.

Плюх.

Этот звук вывел Патти из ступора. Она вновь обрела голос. Глядя в отражающие свет мертвые глаза мужа, она закричала.

2

Ричард Тозиер «делает ноги»

Рич чувствовал, что держится молодцом, как нельзя лучше, пока не началась рвота.

Он выслушивал все, что сказал ему Майк Хэнлон, говорил то, что следовало говорить, отвечал на вопросы Майка, даже сам задал несколько. Смутно он понимал, что говорил с Майком один из его Голосов, не сдержанный и пренебрежительный, как те, что он иногда использовал на радио (Кинки Брифкейс, секс‑бухгалтер, был его любимчиком, во всяком случае, какое‑то время, и слушателям Кинки нравился почти так же, как его любимчик на все времена, полковник Бафорд Киссдривел), но теплый, густой, уверенный Голос. У‑меня‑все‑в‑порядке, вот кому принадлежал этот Голос. Звучал отлично, но лгал. Как и все остальные Голоса.

– Что ты помнишь, Рич? – спросил его Майк.

– Очень мало, – ответил Рич и после паузы добавил: – Полагаю, достаточно.

– Ты приедешь?

– Я приеду, – ответил Рич и положил трубку.

Посидел в своем кабинете, за столом, откинувшись на спинку стула, глядя на Тихий океан. С левой стороны двое подростков лежали на досках для серфинга. Только лежали, не летели по волнам, потому что волн сегодня не было.

Часы на столе, дорогие, кварцевые, подарок представителя звукозаписывающей компании, показывали 17:09. Происходило все 28 мая 1985 года. Разумеется, в том месте, откуда звонил Майк, было на три часа позже. Там уже стемнело. От этой мысли кожа покрылась мурашками, и он зашевелился. Начал что‑то делать. Первым делом, само собой, поставил пластинку – не выбирая, схватив первую попавшуюся из тысяч, что стояли на полках. Рок‑н‑ролл являлся почти такой же неотъемлемой частью его жизни, как и Голоса, и ему с трудом удавалось что‑либо делать без музыки, и чем громче, тем лучше. Схватил он пластинку с ретроспективой мотауна. Марвин Гэй, один из новых членов, как иногда называл их Рич, Оркестра покойников, пел «На ушко мне шепнули».

«О‑ох, небось, ты гадаешь, как я узнал…»

– Неплохо, – пробормотал Рич. Даже чуть улыбнулся. Все, конечно, было плохо, и петля затягивалась у него на шее, но он чувствовал, что как‑нибудь выкрутится. Никаких проблем.

Он начал подготовку к возвращению домой. И в какой‑то момент, где‑то часом позже, ему пришло в голову: ситуация такова, будто он умер, но ему тем не менее разрешили отдать все необходимые деловые распоряжения… включая, разумеется, и касающиеся собственных похорон. И он чувствовал, что получается у него очень даже хорошо. Он позвонил сотруднице турагентства, услугами которой пользовался, говоря себе, что она уже на автостраде, едет домой, а он звонит для очистки совести. Но, чудо из чудес, застал ее на месте. Объяснил, что ему нужно, и она попросила у него пятнадцать минут.

– Я твой должник, Кэрол, – ответил он. За последние три года они перешли от мистера Тозиера и мисс Фини к Ричу и Кэрол – прогресс значительный, учитывая, что они никогда не виделись.

– Хорошо, расплачивайся, – ответила она. – Хочу услышать Кинки Брифкейса.

Без малейшей паузы (если делаешь паузу, чтобы найти Голос, он обычно не находится вообще) Рич заговорил:

– С вами Кинки Брифкейс, секс‑бухгалтер… ко мне на днях зашел один парень, который хотел знать, что самое худшее, если ты заболел СПИДом. – Он заговорил чуть тише, быстрее и более развязно; это был, несомненно, американский голос, и при этом в нем слышались интонации богатого английского плантатора, обаятельного, но пустоголового. Рич понятия не имел, кем на самом деле был Кинки Брифкейс, но, конечно же, он носил белые костюмы, читал «Эсквайр», пил то, что подавали в высоких стаканах, и напитки эти запахом напоминали шампунь с ароматом кокоса. – Я ответил ему сразу – попытаться объяснить матери, как подхватил эту заразу от гаитянки. До следующей встречи, это Кинки Брифкейс, секс‑бухгалтер, и я говорю: «Если есть проблемы с блядом, звякни мне, я буду рядом».

Кэрол Фини завизжала от смеха.

– Идеально. Идеально. Мой бойфренд утверждает, что ты не говоришь всеми этими голосами, он уверен, у тебя какая‑то специальная машинка для изменения голоса…

– Всего лишь талант. – Кинки ушел, его место занял Даблъю‑Си Филдс, цилиндр, красный нос, сумка с клюшками для гольфа и все такое. – Я так набит талантом, что мне приходится затыкать все отверстия на теле, чтобы он не вытек из меня, как… ну, чтобы не вытек.

Она вновь расхохоталась, и Рич закрыл глаза. Он уже чувствовал, как начинает болеть голова.

– Будь душкой, посмотри, что ты сможешь сделать? – попросил он, все еще будучи Даблъю‑Си Филдсом, и положил трубку, оборвав ее смех.

Теперь ему следовало стать самим собой, а давалось это с трудом – с каждым годом все труднее. Проще быть смелым, когда ты кто‑то еще.