– Все у тебя уроды, – вздохнула я.
Если бы Нинку прослушивали инопланетяне‑агрессоры, они бы точно не посмели напасть на нашу планету, подумав, что ее населяют жуткие и неприятные существа.
– Но этот Мишка точно страшила!
– У этого Мишки папа – известный бизнесмен, – невзначай сказала я.
Подруга даже чипсами подавилась.
– Насколько известный? – настороженно спросила она.
Как я и говорила, понятие «богатый» иногда перевешивало второе определение ее идеала – «красивый». Подруга практична – если молодой человек очень обеспечен, то Журавль старается не портить отношения с таким экземпляром. Хоть и в этом ее правиле есть исключение, но о нем я расскажу когда‑нибудь позже.
– Намного, – неопределенно ответила я ей. – Я это от девчонок слышала. Они говорили, что Мишка хоть и не красавчик, зато папа у него крутой.
– Ну и ладно. Все равно не стала бы я с этим олухом встречаться. У меня тоже фазер богатый.
Это было истинной правдой. Родитель Нины, в недавнем прошлом владелец небольшого продуктового магазина, каким‑то образом открыл риелторскую фирму, которая сейчас успешно процветала. А потом занялся еще каким‑то прибыльным бизнесом. Поэтому у подруги всегда водились деньги, и совсем немаленькие.
– И вообще красивых парней у нас в городе не осталось. Все какие‑то полудефектные, – вынесла суровый вердикт блондинка, засовывая в рот целую кучу чипсов.
При мне она не стеснялась есть как попало, руками, и чавкать при этом, зато при посторонних была богиней эстетизма и культуры.
– А как же Ренат твой? – вспомнила я импозантного молодого человека, который недавно преподнес Нинке шикарный букет цветов.
Подруга с ним ходила на свидания целых пять или шесть раз, а это для нее своего рода рекорд. Дело в том, что если Нинка находит кого‑то, кто подходит под описание ее идеала, то разочаровывается в объекте своей любви через два‑три свидания и ищет новую жертву.
– Вовсе этот придурок не мой, – сквозь зубы произнесла Нина и запихала в рот целую горсть чипсов. – Шон шне ше шавится тешерь!
– Кто у тебя там шершавится? – не разобрала я.
– Не нравится, говорю, – прожевала она еду, – и не напоминай мне больше об этом квазимодо.
Я покивала головой. Разонравиться парень ей мог из‑за любой ерунды. Однажды Нинка бросила молодого человека из‑за того, что он не любил уже упомянутые мною фильмы ужасов, а в другой раз она далеко и надолго послала кавалера потому, что тот опоздал из‑за пробки на семнадцать с половиной минут.
– Да где это чертово кино? – с грохотом стукнула кулаком по стене девушка. – Сколько можно ждать! Кать, дай пульт, я по каналам пощелкаю. А то скучно.
Вот она и дощелкалась. Лучше бы я тогда этим пультом ей в лоб запустила, честное слово, а потом, правда, стала бы счастливым обладателем сломанной руки, но зато не пережила бы всего того, что пришлось мне испытать.
Но тогда я кинула подруге длинный пульт управления телевизором, она ловко поймала его и стала давить на кнопки. Я же молча ела шоколадку.
– Дебильная реклама. И здесь реклама, – комментировала Нина. – Т‑а‑а‑ак, тут мужланы по полю мяч гоняют. Глупая забава! А тут у нас… О Боже, смотри, какая девка в фильме страшная! На Ритку похожа из школы! Помнишь ее? Ну и морда! Как таких только в актрисы берут!
– Девушка как девушка, – вгляделась я в лицо, показанное операторами крупным планом.
– Это у тебя вкуса нет и глазомер отсутствует, – не поленилась сказать комплимент подруга и продолжила комментировать программы: – А это кино я видела как‑то, мдэ, голливудская тошниловка. Почему главный злодей в каждом таком фильме толкает герою целую речь, пересоленную пафосом, а тот, конечно же, находит способ убить разговорчивого идиота? Вот если бы я была злодеем… – подруга многозначительно замолчала, – хрен бы меня кто убил.
Да, если бы Журавль была злодеем, никто бы не выжил. Она уничтожила бы всех, причем каким‑нибудь суперкошмарным способом, а потом еще и лезгинку сплясала на групповой могиле врагов, которую самолично бы и вырыла. В далеком детстве, когда мы играли в бандитов и полицейских всем двором, Нинка всегда становилась на сторону «зла», и бандиты выигрывали с завидным постоянством – она умело ими руководила, как будто бы жила в семье заправских разбойников, как одна из героинь «Снежной королевы».
Подруга продолжала щелкать пультом.
– Тут всегда такую фигню показывают, заснуть можно. Вечным сном. Хе‑хе, а тут комментатор на спортивном канале такой тормоз… Пока он рассказывает про одного спортсмена, выступил уже второй и готовится третий. А‑а‑а, наши биатлонисты! Нет, на такие ужасы даже я не могу смотреть. Ф‑у‑у‑у, безголосая плоскогрудка Ирэн Смит, кто ее вообще выпустил на сцену? Страх какой, – Нинка притворно перекрестилась. – Катька, видишь? Видишь? В этом фильме про летчиков такой хрен снимается, что смотреть страшно. За что ему «Оскар» дали? Лучше бы им по голове ему настучали. Или вместо оной в шею засунули. О, гляди, реклама духов от «Тассо». Жуткий отстой. Меня чуть не вывернуло, как я их поню… – И она неожиданно замолчала.
Я в это время печатала смс на телефоне – сестренка спрашивала, как мы там вдвоем в квартире поживаем, поэтому не видела, из‑за чего словесный поток Нины прекратился. Слышала только звук ритмичной тяжелой музыки – во время очередного переключения Журавль попала на музыкальный канал.
Прошло десять секунд, двадцать, тридцать – подруга молчала.
– Ты чего? – забеспокоилась я и повернулась к Нинке.
Она, полуоткрыв рот, словно зомби, смотрела на широкий экран телевизора. Очередная чипсина из ее пальцев выпала и радостно была слопана всеядным котом семейства Журавлей.
– Катя… – прошептала она, подползая к телевизору на коленях. – Смотри, какой…
Я думала, что она скажет что‑то вроде «ужасный» или «страшенный», но вместо этого я услышала:
– …милый… – ее тонкий палец с длинным ногтем, украшенным замысловатым маникюром, указал в телевизор, чуть не проткнув плазменный экран.
– Милый? – повторила я, если не с ужасом, то с удивлением глядя на бешено скачущих парней в странных костюмах из черной кожи с заклепками и шипами и раскрашенных, словно индейцы во время войны с бледнолицыми. Парни дергались под сплетенный в единый звуковой поток шум барабанов, ритм– и бас‑гитар и что‑то то ли пели, то ли кричали на английском языке. – Милый? Нин, ты чего?
– Я в него влюбилась, – все так же тихо произнесла она.
– В кого? – заботливо поинтересовалась я, пытаясь разглядеть хоть кого‑то милого за страшным макияжем и брутальными масками.
– Вон в того, кто поет.
– В него?! Он‑то милый?
Певец в кожаном плаще до пола, расшитом бордовой вязью, и с длинными же черными волосами, разметавшимися по плечам, милым мне совсем не показался. Подведенные глаза, алые линзы, по‑потустороннему белое лицо, разрисованное диковинными узорами, черные ногти, несколько длинных колец‑когтей на пальцах, высокие тяжелые ботинки на толстой подошве и со шнуровкой – во всем этом я ничего прекрасного не находила. Парень громко и надрывно что‑то кричал в микрофон, а многотысячная толпа внизу радостно орала и подпевала ему.
Комментариев нет