Впечатление было такое, что, добравшись до этой сцены, Бомонт отошел выпить чашечку кофе… а весь кусок написал Джордж Старк, этакий литературный Румпельштильцхен. Ну да. Это была единственная иголка в стоге сена.
Но теперь это уже не важно. Каждый в жизни хоть раз, да проколется. Прыщ Клоусон все‑таки заморочил ей голову, и хорошо, что ненадолго. А теперь все закончилось.
Доуди Эберхарт добралась до площадки третьего этажа. Она заранее сжала руку в кулак, потому что сейчас был тот случай, когда надо не вежливо стучаться, а колотить в дверь со всей силы. Но тут обнаружилось, что колотить не придется. Дверь в квартиру Прыща была приоткрыта.
– Ну что такое! – пробормотала Доуди, кривя губы. У них, конечно, приличный район, не наркоманский, но если есть шанс забраться в квартиру к какому‑нибудь идиоту, наркоманы охотно это сделают. Парень оказался еще глупей, чем она думала.
Она легонько постучала в дверь костяшками пальцев, и дверь распахнулась.
– Клоусон! – позвала она голосом, обещавшим погибель и вечные муки.
Ответа не последовало. Из коридора Доуди было видно, что в гостиной задернуты шторы и горит верхний свет. Негромко играло радио.
– Клоусон, нам надо поговорить!
Она пошла по короткому коридору… и остановилась.
Одна из диванных подушек валялась на полу.
Вот и все. Ничто не указывало на то, что здесь побывали какие‑нибудь невменяемые наркоманы, но ее интуиция, все еще острая, сработала сразу. Она что‑то почуяла. Запах был очень слабый, но был. Немного похоже на запах еды, которая уже испортилась, но еще не протухла. На самом деле тут было что‑то другое, просто Доуди не знала, как еще это определить. Доводилось ли ей чуять что‑то такое раньше? Кажется, да.
И был еще один запах, хотя она сомневалась, что чуяла его носом. Этот запах она распознала сразу. Будь здесь патрульный Гамильтон из Коннектикута, он бы тоже мгновенно его узнал: запах чего‑то плохого. Запах беды.
Она стояла на пороге гостиной, глядя на сброшенную подушку и слушая радио. То, чего не смог сделать подъем на три лестничных пролета, сделала обыкновенная подушка – сердце учащенно забилось под необъятной левой грудью, дыхание вырывалось изо рта мелкими судорожными порциями. Что‑то здесь было не так. Очень сильно не так. Вопрос только в том, коснется это ее или нет, если она здесь застрянет.
Здравый смысл подсказывал, что надо бежать. Бежать, пока еще есть возможность. И здравый смысл был силен. Но любопытство велело остаться и посмотреть… и оно оказалось сильнее.
Она осторожно просунула голову в комнату и сначала посмотрела направо, где был фальшивый камин, два окна с видом на Эл‑стрит и, в общем‑то, ничего интересного. Она посмотрела налево и вдруг застыла. Ее как будто замкнуло в таком положении. Глаза широко раскрылись.
Она стояла так не больше трех секунд, но ей показалось, что больше, гораздо больше. За эти секунды она разглядела все вплоть до мельчайших деталей; ее разум зафиксировал увиденное так же четко и ясно, как чуть позже это заснимет фотограф из оперативно‑следственной группы.
Она увидела две бутылки пива «Амстель» на журнальном столике, одну пустую, другую – полупустую, все еще с пеной в горлышке. Она увидела пепельницу с надписью «БОЛЬШОЙ ЧИКАГО» на ободке. Она увидела два окурка сигарет без фильтра, вдавленные в девственно‑белую чашу пепельницы, хотя Прыщ не курил – во всяком случае, не табак. Она увидела маленькую пластмассовую коробочку из‑под канцелярских кнопок, лежавшую на боку между пепельницей и бутылками. Кнопки, которыми Прыщ пришпиливал записи и бумажки к пробковой доске, были рассыпаны по стеклянной поверхности журнального столика. Она увидела, что несколько кнопок упало на журнал «Пипл», раскрытый на той самой статье о Тэде Бомонте/Джордже Старке. Она увидела снимок, на котором мистер и миссис Бомонт пожимали друг другу руки над могилой Старка, правда, он лежал вверх ногами. Фредерик Клоусон уверял, что эту историю никто никогда не напечатает, но его самого она сделает человеком вполне богатым. Однако в этом он сильно ошибся. Похоже, он сильно ошибся во всем.
Она увидела Фредерика Клоусона, сидевшего на стуле, к которому был привязан. И теперь у него даже прыща не осталось. Он сидел голышом, его скомканная одежда валялась под журнальным столиком. В паху Клоусона зияла кровавая дыра. Яйца были на месте, а член ему запихали в рот. Он прекрасно туда поместился, потому что убийца вырезал у Клоусона язык. Сам язык был пришпилен к стене. Кнопку так глубоко вбили в мясо, что был виден лишь полумесяц ярко‑желтой головки, похожий на радостную улыбку. Разум Доуди беспощадно зафиксировал и это тоже. Кровь растеклась по обоям дрожащими линиями, и получился рисунок, похожий на веер.
Убийца использовал еще одну кнопку, на этот раз с ярко‑зеленой головкой, чтобы приколоть к голой груди экс‑прыща вторую страницу статьи из «Пипл». Доуди не видела лица Лиз Бомонт – оно было залито кровью Клоусона, – но зато видела руку, которая протягивала блюдо с шоколадными кексами улыбавшемуся Тэду. Она вспомнила, как Клоусон бесновался по поводу этого снимка. «Это обман! – кричал он. – Она ненавидит готовить. Сама так сказала в интервью после выхода первой книги Бомонта».
Над отрезанным языком на стене было написано пальцем, обмакнутым в кровь:
ВОРОБЬИ СНОВА ЛЕТАЮТ.
Господи боже, мелькнула мысль глубоко в сознании Доуди. Прямо как в книгах Джорджа Старка… как будто здесь побывал Алексис Машина.
У нее за спиной раздался негромкий глухой хлопок.
Доуди Эберхарт закричала и обернулась. Машина шел на нее со своей страшной бритвой, стальной блеск которой теперь был приглушен пленкой крови Фредерика Клоусона. Вместо лица – искривленная маска из сплошных шрамов. Все, что осталось после того, как Нонни Гриффитс искромсала его в финале «Пути Машины», и…
В коридоре никого не было.
Дверь захлопнулась сама по себе. Иногда так бывает.
А ты уверена? – спросил тоненький голос из глубин сознания… только теперь он звучал ближе и громче и звенел от страха. Когда ты сюда поднялась, дверь была приоткрыта. Не распахнута настежь, а просто слегка приоткрыта. Но сразу было понятно, что она не заперта.
Ее взгляд вернулся к бутылкам на столике. Одна пустая. Вторая полупустая, все еще с пеной в горлышке.
Убийца стоял за дверью, когда Доуди сюда вошла. Если бы она обернулась, она бы точно его увидела… и сейчас тоже была бы мертва.
И пока она тут стояла, зачарованная живописной картиной с останками Фредерика Клоусона, убийца спокойно вышел, закрыв за собой дверь.
Ноги вдруг стали ватными, и она опустилась на колени с каким‑то странным изяществом, словно девочка, готовая принять причастие. В голове вертелась как белка в колесе всего одна исступленная мысль: Зачем я кричала, теперь он вернется, зачем я кричала, теперь он вернется, зачем я кричала…
Комментариев нет