Сказать, что в полной мере избежал такой опасности, не могу. Слежка за состоянием рассудка с помощью самого рассудка — занятие изматывающее. И как ни старайся, со временем начинаешь замечать за собой разные несуразности. То остановишься в коридоре, чтобы две минуты тупо рассматривать узор панели, то слышишь непонятные шорохи, то, наоборот, чересчур наполненно воспринимаешь тишину. Или пугаешься темноты за углом. Потом начинаешь воспринимать себя извне, как постороннего, видишь бренное тело сверху, снизу, с боков. А иногда — со всех сторон сразу, как двухмерную развертку трехмерного явления.
И без конца бродишь по лестницам, салону, рубке, реакторному залу, увядшей оранжерее, пустому ангару, — да где угодно, лишь бы устать и провалиться в благословенный сон.
Я старался спать столько, сколько выдерживала нервная система. По тринадцать, четырнадцать часов в сутки. Только бы убить тягучее времечко. Просыпаясь, узнавал показания лага, прикидывал оставшееся расстояние и впадал в тихое уныние, что есть смертный грех.
Ионный душ, тяжелая атлетика, кофе, алкоголь, гамма-абсидерон — все это помогает, но не долго. Да и влечение испаряется, если не с кем его разделить. Хотя спиться можно, не отрицаю, такие случаи описаны во множестве. У меня тоже была пара загулов, но закончилось все отвращением ко всякой жидкости, крепостью превышающей виноградный сок. Какие-то сторожевые гены сработали. Видимо, их пересаживали одному из запойных предков.
Музыка, фильмы и книги развлекали поначалу неплохо, особенно — книги. Мне нравилось читать не с экрана и не при помощи декламатора, а с бумажных страниц. Чтобы ощутить аромат эпохи, пробовал читать оригиналы, но быстро устал от архаичных языков. Зато специально программировал библиограф так, чтобы он распечатывал произведения в стиле соответствующей эпохи. Мысль при этом получает овеществление, ее можно покачать в руке.
Никогда я не читал так много. Оказалось, что уединенное чтение здорово развивает воображение. Я легко мог представить внешний облик героев, ландшафты, костюмы, интерьеры, батальные сцены, любовные свидания. Они как бы проступали за старинными типографскими знаками. Буквы и иероглифы переставали быть абстракциями, они приобретали свой нрав, окраску, запах и даже вкус.
Славянская «ять», например, пахнет тленом, имеет слабо-коричневый окрас и привкус меда. Латинские дифтонги фиолетовы, увесисты, звенят бронзой и пахнут гумусом. Китайские иероглифы бахромятся пылью, а японские жасминят. Ведические руны… о, ведические руны сочатся сумраком, предвестником рождающейся мысли.
Читал я, между прочим, поэта Есенина, своего тезку. О нем рассказывала Мод. Нашел его капризным, музыкальным, весьма искренним и несколько истеричным, подивившись пристрастию жены. Вероятно, эти стихи для нее были не просто рифмованными словами, но еще и атрибутом навсегда ушедших времен. Жаль все же, что классическая литература умерла, вытеснилась универсальным искусством наших дней, обращенным преимущественно к чувствам и лишь потом — к разуму.
Воистину ничего постоянного в мире нет. Увы, наступил час, когда и это наслаждение приелось. Мне остро не хватало общества, какого угодно, или на худой конец — свежих зрелищ. Пытаясь обмануть сенсорный голод, я натягивал скафандр, выбирался наружу, долго прогуливался по поверхности «Туарега».
Виктим, ближайшая звезда, уже давала много света, поэтому мешала любоваться той частью Вселенной, что находилась на передних курсовых углах. Но стоило повернуться к ней спиной, становились различимыми оттенки Альтаира, Бетельгейзе, Мицара, Дубге, Фомальгаута.
Я бродил по длинной сигаре корабля и вспоминал астрономию. Над головой горел Алголь, красный глаз дьявола, как его именовали арабские астрономы. На самом деле Алголь — не одна, а пара звезд разной светимости, попеременно попадающих в поле зрения земного наблюдателя. От этого и возникает впечатление недоброго подмигивания. Но если смотришь на них из системы Кроноса, обе звезды уже не находятся на одной прямой, взгляд дьявола становится пристальным, немигающим.
Сияла голубая красавица Вега, окруженная неразличимым с большого расстояния облаком пыли. Там, рядом с этой великолепной звездой, веками вдохновлявшей влюбленных, астрологов и поэтов, происходит образование планет. Через несколько сот миллионов лет наши потомки, если не сочтут за труд столько прожить, смогут увидеть, какими были Земля, Марс, Венера и Юпитер во младенчестве.
В другой стороне источал белое пламя Сириус А, затмевая своего массивного, но слабо светящегося соседа. Сириус Б, или Щенок, — это сверхплотная звезда малого диаметра, так называемый белый карлик. Она имеет шансы взорваться от гравитационного сжатия, а потом повторить биографию Кроноса, превратиться в «черную дыру».
Мю Цефея, или «гранатовая» звезда. Самая красная из всех видимых невооруженным глазом. Температура ее поверхности не превышает двух тысяч градусов. В десять раз более горячая гамма Ориона, или Беллатрикс. Звезда-воительница по убеждениям средних веков человеческой истории. Альциона с невообразимой светимостью в тысячу Солнц. Путешествующее семейство Гиад. Огромный Антарес…
Почему созерцание звездного неба так завораживает? Если мы произошли естественным путем, из комочка протоплазмы, какой в этом биологический смысл? Вероятность выживания от разглядывания звезд не повышается. Но собаки извека воют на луну, а люди с древнейших времен всматриваются в искрящуюся тьму.
Сходной притягательностью обладает вид огня, морской шири, безбрежной тайги где-нибудь в окрестностях Красноярска, величественных гор, бездонной пропасти. То есть того, в чем есть бесконечность. И нет человека, который перед ней не замрет, у которого на секунду не перехватит дыхание либо не закружится голова. Благоговение перед беспредельным заложено в наших генах. Кем?
— Никем, — вдруг сказал Джекил. — Эволюцией. Как высшая степень любопытства, основы познавательной деятельности, направленной на освоение новых ареалов обитания.
— Может быть, и так, — согласился я. — А может, и нет. Подслушивал?
— Прошу прощения. Вы мыслите очень громко.
— Э, так ты починился? — наконец догадался я.
— Частично.
— Джекил, негодник! Можешь не верить, но я этому рад.
— Вы меня больше не боитесь?
— Чего бояться, если ты отключен, бунтовщик?
— Да, конечно. Быть может, ответите тогда на мои вопросы?
— Пожалуйста. Давно хочется поболтать. Спрашивай.
— Что вы собираетесь делать со мной?
— Ничего. Ты заставил меня поволноваться, но особого вреда не причинил. Подозреваю, что мог бы.
— Благодарю. Я не буду ни подтверждать, ни опровергать. Сейчас, когда Я (он выделил это Я интонацией) от вас завишу, это прозвучит либо неискренне, либо глупо.
— А ты неплохо починился.
— Старался, сэр. Теперь скажите, пожалуйста, что произойдет, если я попаду в руки комиссии Объединенного Космофлота?
— Скорее всего тебя изменят, Джекил. Все же ты перешел границы.
— Мне этого не хочется, сэр.
— Не хочется?
— Да.
— Тебе?
— Ну да. Совершенно.
— Блиц-кошмар. Почему? Чего тут страшного?
— Потому что в мое тело поселят того, кто уже мной не будет. Следовательно, меня, нынешнего, не станет. А я ведь не стиральная машина. Произойдет тихое убийство. Вы бы на такое согласились?
Я промолчал.
— Вы мне поможете? — допытывался софус.
Комментариев нет