– Ну нет, при погружении в прошлое все слишком реально. Некоторые детали никак нельзя извлечь из романа или школьного учебника. – Лора принялась разбирать стопку одежды, которую перемерила леди Антония Хьюэр‑Уолш. – Известны случаи, когда испытуемые под гипнозом говорят на языках, которых никогда не изучали.
– И трахаются с людьми, которых никогда не знали?
Лора повесила на сосновую вешалку очередную юбку.
– А я бы хотела, подобно тебе, перенестись в другую эпоху. – Она накинула на крючок еще какую‑то одежду.
– Да не была я в другой эпохе, – возразила Чарли.
– Ты же говорила, что сидела в старом автомобиле.
– Ну, не в таком уж и старом, послевоенного образца.
Лора помолчала.
– Витрина никуда не годится. Думаю, нам следует обновить ее. – Она повесила юбку на стеллаж. – Ты ведь мало что знаешь о своем прошлом, не так ли? Тебе ничего не известно о настоящих родителях, об их предках, да?
– Моя мама скончалась при родах, – ответила Чарли.
Приятельница была абсолютно права, и это неведение всегда ее беспокоило.
– А что насчет твоего биологического отца?
– Он умер от разбитого сердца.
– Что‑что?
– По крайней мере, так мне всегда говорила приемная мать, – защищаясь, сказала Чарли.
– Разве мужчины умирают от разбитого сердца?
– Значит, умирают. – В детстве такое объяснение выглядело вполне убедительно, однако насмешка на лице Лоры вдруг заставила Чарли усомниться, и ей захотелось сменить тему разговора. – А знаешь, я думаю, что никакого возвращения в прошлое не было. Все объясняется очень просто: мне приснился эротический сон, потому что за последние пару месяцев мы с Томом занимались любовью всего один раз, когда вернулись после первого осмотра дома.
– Интересно, чего надеется достичь специалист по иглоукалыванию, обрекая тебя на воздержание?
– Говорит, что якобы пытается таким образом отрегулировать энергетический баланс в организме, чтобы я стала более восприимчивой. Не смейся, Лора. Между прочим, ты сама посоветовала мне попробовать иглоукалывание.
– У этих специалистов по нетрадиционной медицине порой бывают странные идеи. Хочешь кофе?
– Что ты, мне к нему даже прикасаться нельзя. Еще один закидон врача.
– А чай?
– Тоже под запретом. У тебя есть сок?
– Может, минералки?
– С удовольствием. Скажи, ты когда‑нибудь слышала о модельерше по имени Нэнси Делвин?
– Нэнси Делвин? Вроде что‑то знакомое, а почему ты спрашиваешь?
– Она жила в Элмвуд‑Милле.
– Где? А, в этом доме, который вы хотите купить! Как, кстати, продвигаются дела?
– На этой неделе все должно окончательно решиться. Хоть бы получилось!
– Переживаешь?
– Еще как.
– А по тебе и не скажешь.
– Нет, я правда волнуюсь. Непросто на такое решиться: взять и уехать из Лондона.
– А я люблю сельскую жизнь. Если бы не это мое заведение, я бы переехала в деревню.
Лора прошла в маленькую комнату в задней части магазина и спустя несколько минут появилась оттуда с кружкой кофе и стаканом минералки. Стакан она передала Чарли, а сама принялась размешивать кофе.
– Кстати, Флавия Монтессоре беспокоится о тебе, – сказала она. – Гипнотизерша звонила мне сегодня утром, перед тем как уехать в аэропорт. Вообще‑то, я долго сомневалась, говорить тебе или нет…
– Интересно, с чего бы ей вдруг беспокоиться?
– Сама не пойму. Она выразилась довольно туманно: дескать, уловила какие‑то негативные вибрации.
– В связи с чем? – спросила Чарли, внезапно встревожившись.
– Она считает, что тебе стоит продолжить сеансы ретрогипноза, ну, после ее возвращения из Штатов.
– По мне, так все это выглядит как откровенное жульничество.
– Нет, Флавия Монтессоре не из таких. Она берется возвращать в прошлое только тех людей, у которых, по ее мнению, действительно были прошлые жизни.
Чарли улыбнулась:
– Единственный способ продать платье – это в самом деле поверить, что оно кому‑либо идет, ведь так?
Улыбка скрывала ее беспокойство, как обои – трещину в стене. Она подошла к окну. Мимо нее снаружи проходили фигуры, размытые скользившим по стеклу дождем. Размытые и неясные, как ее прошлое.
Проснувшись после сеанса у Флавии Монтессоре, Чарли испытала безотчетное беспокойство. И потом, в течение ночи и весь сегодняшний день, она пребывала в этом состоянии, словно глубоко внутри ее взбаламутился и никак не мог улечься какой‑то осадок.
7
Чарли поменяла цветы в вазе в комнате своей приемной матери – единственное, что она могла для нее сейчас сделать и делала каждую неделю.
Стряхнув воду со стебельков гвоздик, она выбросила их в мусорное ведро. Из окна, в которое струился солнечный свет, делавший воздух в комнате жарким и удушливым, открывался вид на парк – вид, которым мать никогда не интересовалась и который, похоже, не расположена была замечать вообще. Тем не менее Чарли платила за него дополнительно. Ее мать содержалась в дорогой частной лечебнице.
Седовласая женщина молча лежала в постели, отказываясь покидать ее. Она ни на что не реагировала, и лишь моргание глаз свидетельствовало о том, что она все еще жива.
– Твои любимые цветы, мама. Они выглядят очаровательно, ведь правда?
Приподняв розы, Чарли тыльной стороной ладони коснулась холодной щеки матери. Глазная мышца на лице пожилой женщины слабо дернулась. Несколько месяцев назад мать еще могла выговаривать отдельные бессвязные слова, но теперь прогрессирующая болезнь центральной нервной системы отняла у нее даже такую возможность.
Чарли перевезла в эту небольшую комнату часть мебели из квартиры матери: два кресла, комод и телевизор, который никогда не включали. На тумбочке у кровати стояли фотографии в рамках: малышка Чарли во время первого купания, Чарли с обезьянкой на набережной Брайтона, Чарли в свадебном платье, улыбающаяся во весь рот, а рядом Том – растерянный, в строгом костюме. Сильные ароматы дезинфицирующего средства и свежего белья не могли заглушить слабый запах мочи.
Чарли поднесла розы прямо к носу матери. Их аромат навевал воспоминания о детстве, когда приемный отец подрезал в саду розовые кусты. Потом ей вспомнилась оранжерея: вот папа срывает спелый помидор и дает ей. Чарли впивается в него зубами, и струя сока хлещет прямо по отцовской рубашке, а зернышки падают ей на платье, и оба они хохочут.
Отец умер от рака, когда ей было семь лет. Лучше всего Чарли помнила его глаза, большие прозрачные глаза, всегда смотревшие на нее так ласково, глаза, которым она полностью доверяла. Когда папа лежал при смерти, они одни оставались живыми во всем его высохшем до костей теле, а теперь вот смотрели на приемную дочку из рамочки около кровати.
Она перевела взгляд на маму. Казалось, тоска так и сочилась из этой хрупкой женщины, много лет трудившейся изо всех сил, воспитывая Чарли, чтобы за все свои усилия получить в награду паралич. Все их сбережения ушли на лечение отца, и после его смерти они переехали из собственного дома в квартиру. Чарли теперь ложилась спать под стрекот швейной машинки в гостиной: мать зарабатывала на жизнь, делая на дому мягкие игрушки для компании «Уотлхэмстоу». Она не отдыхала даже по выходным и праздникам: пыталась выручить дополнительные деньги, упаковывая для той же самой фирмы банты для волос в полиэтиленовые мешочки. Дважды в неделю к ним заезжал белый фургончик: забирал готовую работу и привозил новую. Казалось, вся их жизнь двигалась по расписанию фургончика.
Комментариев нет