Красношейка

– Твой больничный будет готов завтра, – сказала Эллен. – И мы снова ждем тебя на работе.

Он быстро поднял голову:

– А я на больничном?

Эллен бросила на стол тонкую пластиковую папку. Изнутри выглядывал краешек розовой бумаги.

– Я говорила с Мёллером. И доктором Эуне. Возьми себе копию этого больничного листа. Мёллер говорит, что после того как застрелишь кого‑нибудь на работе, требуется несколько дней, чтобы прийти в себя. Просто приходи завтра.

Он отвернулся и посмотрел на окно с цветными рифлеными стеклами. Должно быть, это в целях осторожности: чтобы посетителей нельзя было увидеть с улицы. В отличие от кафе‑бара напротив, подумала Эллен.

– Ну? Ты придешь? – спросила она.

– Знаешь… – Он посмотрел на нее тем затуманенным взглядом, которым глядел каждое утро после возвращения из Бангкока. – Я бы не стал загадывать.

– Все равно приходи. Тебя ждет парочка прикольных сюрпризов.

– Сюрпризов? – Харри мягко рассмеялся. – И что же это, хотел бы я знать? Досрочный выход на пенсию? Почетная отставка? Или президент хочет наградить меня орденом Пурпурного Сердца?

Он поднял голову, и на этот раз Эллен заметила, что глаза у него налились кровью. Она вздохнула и повернулась к окну. За рифлеными стеклами скользили бесформенные автомобили, как в каком‑то психоделическом фильме.

– Зачем ты себя изводишь, Харри? Ты знаешь – и я знаю – и все знают, что ты не виноват! Даже в Службе безопасности согласились, что это по их вине нас не проинформировали. И что мы – что ты все сделал правильно.

Харри ответил тихо, не глядя на нее:

– Ты думаешь, его семья скажет то же самое, когда он приедет домой в инвалидном кресле?

– О господи, Харри! – повысила голос Эллен. Уголком глаза она видела, что официантка за стойкой разглядывает их все с большим интересом. Наверное, в ожидании крупной ссоры. – Всегда есть кто‑то, кому не повезло, кто оказался крайним. Харри, это так, и в этом нет ничьей вины. Ты знаешь, что ежегодно гибнет шестьдесят процентов лесных зверушек? Шестьдесят процентов! Харри, да если остановиться и начать об этом думать, то, прежде чем до чего‑то додумаешься, сам угодишь в эти шестьдесят процентов!

Харри не отвечал, просто сидел и кивал головой, глядя на клетчатую скатерть, кое‑где прожженную сигаретами.

– Я буду себя потом ненавидеть за то, что я сказала это, Гарри, но ты сделал бы мне большое личное одолжение, если бы завтра пришел на работу. Только попробуй мне перечить, и я перестану с тобой разговаривать. Ты будешь бояться дыхнуть на меня. Понял?

Харри ткнул мизинцем в одну из черных дырок на скатерти. Потом подвинул стакан на другую. Эллен ждала.

– Там, в машине, что ли, Волер сидит? – спросил Харри.

Эллен кивнула. Она прекрасно знала, как эти двое не любят друг друга. Ее посетила идея, и, немного поколебавшись, Эллен решила попытать счастья:

– Вообще‑то он поспорил на две сотни, что ты не появишься.

Харри снова мягко рассмеялся. Потом снова поднял голову и, подперев ее руками, посмотрел на Эллен.

– Не умеешь ты врать, Эллен. Но спасибо, что хоть пытаешься.

– А ну тебя к черту.

Она сделала вдох, чтобы что‑то еще сказать, но передумала. Посмотрела на Харри долгим взглядом, затем опять глубоко вздохнула:

– Ладно. Вообще‑то это должен был тебе сказать Мёллер, но скажу я. Тебя хотят сделать инспектором СБП.

Харри расхохотался. Его смех был громким, как рев «кадиллака».

– О’кей, немного тренировки, и врать ты, пожалуй, научишься.

– Но это правда!

– Это бред. – Его взгляд снова стал блуждать по окну.

– Почему? Ты у нас один из лучших следователей, ты уже проявил себя чертовски способным полицейским, ты изучал право, ты…

– Я говорю, это бред. Даже если кому‑то в голову вдруг придет такая идиотская идея.

– Но почему?

– По очень простой причине. Разве шестьдесят процентов этих – как их там, этих птичек? – Он отодвинул скатерть со стаканом на край стола.

– Они называются завирушки, – сказала она.

– Вот‑вот. От чего они там дохнут?

– От голода. Хищников. Мороза. Измождения. Кто‑то, может, разбивается о стекло. Все возможно.

– О’кей. Но я готов спорить на что угодно – никому из них не стрелял в спину норвежский полицейский, у которого нет лицензии на ношение оружия, потому что он не сдал стрельбы. А такого полицейского надо судить и посадить в одно местечко на срок от года до трех. Не сильно смахивает на повышение по службе, а?

Он поднял бокал и со стуком поставил его на стол рядом с краем скатерти.

– Какие стрельбы? – невозмутимо спросила Эллен.

Он пристально посмотрел на нее. В ответ она поглядела на него абсолютно честными глазами.

– Что‑что? – переспросил он.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь, Харри.

– Ты прекрасно знаешь, что…

– Я прекрасно знаю, что в этом году ты проходил стрельбы. Это знает и Мёллер. Он даже ездил сегодня узнавать это у инструктора по стрельбе. Они все сверили и выяснили, что ты показал превосходные результаты. Знаешь ли, в СБП не назначали бы человека инспектором, если он застрелил секретного агента, не имея при себе лицензии.

Она широко улыбнулась Харри. Тот от удивления даже немного протрезвел.

– Но у меня нет никакой лицензии!

– Да нет, ты ее просто куда‑то подевал. Но она найдется, Харри, обязательно найдется!

– Нет, ты послушай, я…

Он внезапно замолчал и посмотрел на пластиковую папку перед собой. Эллен поднялась.

– Ну что, увидимся завтра в девять, инспектор?

У Харри хватило сил только молча кивнуть в ответ.

Эпизод 16

Гостиница «Рэдиссон САС», площадь Хольбергс‑пласс, 5 ноября 1999 года

У Бетти Андресен были светлые кудрявые волосы, как у Долли Партон, похожие на парик. Это не был парик, и вообще волосами все сходство с Долли Партон и ограничивалось. Бетти Андресен была высокой и стройной, и, когда она улыбалась, как сейчас, ее верхняя губа слегка приподнималась, чуть‑чуть обнажая зубы. Сейчас эта улыбка адресовалась пожилому мужчине по другую сторону стойки в холле гостиницы «Рэдиссон САС» на Хольбергс‑пласс. Собственно стойки – в привычном понимании этого слова – не было; это был один из нескольких многофункциональных «островков», оснащенный мониторами, что позволяло обслуживать нескольких посетителей одновременно.

– Мы рады вас приветствовать этим утром, – сказала Бетти Андресен. В школе гостиничного сервиса их учили акцентировать время суток, здороваясь с клиентами. Соответственно еще час назад она говорила: «этим ранним утром», через час будет говорить – «в этот полдень», через шесть часов – «в этот вечер», а еще через два часа – «этим поздним вечером». А потом поедет домой, в двухкомнатную квартиру на Турсхов, мечтая о том, чтобы было кому сказать: «Спокойной ночи».