Красношейка

Эпизод 5

Дворцовый парк, 5 октября 1999 года

– Ты умер?

Старик открыл глаза и увидел над собой очертания головы, но лица невозможно было различить из‑за ослепительного светового ореола.

«Ты умер?» – повторил чистый, мелодичный голос.

Он не отвечал, потому что не понимал, наяву все это или во сне. Или, как предполагал обладатель голоса, он и вправду умер.

– Как тебя зовут?

Теперь голова исчезла, и вместо нее он видел кроны деревьев и голубое небо. Это сон. Как в стихотворении: «Сзади обнаженный лес весенний, а над ними бомбовозы вражьи» Нурдала Грига. О короле, который бежит в Англию. Глаза снова привыкли к свету, и он вспомнил, что упал на траву в Дворцовом парке, чтобы немного отдохнуть. Должно быть, он заснул. Рядом на корточках сидел маленький мальчик и из‑под черной челки смотрел на него своими карими глазами.

– Меня зовут Али, – сказал малыш.

Пакистанец? У мальчика был примечательный курносый нос.

– Али значит «Бог», – добавил малыш. – А что значит твое имя?

– Меня зовут Даниель, – улыбнулся старик. – Это библейское имя. Оно значит: «Бог мне судья».

Малыш посмотрел на него:

– Значит, ты Даниель?

– Да, – сказал старик.

Мальчик все глядел на него, и старик почувствовал себя неловко. Может, мальчик решил, что он бездомный, раз лежит здесь, на солнцепеке, в одежде, укутавшись шерстяным пиджаком, как пледом.

– А где твоя мама? – спросил он, чтобы избежать этого пристального взгляда.

– Вон там. – Малыш повернулся и показал пальцем.

Две крепкие темноволосые женщины сидели поодаль. Вокруг них, смеясь, возились четыре карапуза.

– Значит, я буду тебя судить, – сказал мальчик.

– Что?

– Али – это Бог, ведь так? А Бог судит Даниеля. А меня зовут Али, а тебя зовут…

Старик протянул руку и ухватил Али за нос. Мальчик весело взвизгнул. Женщины повернулись к ним, одна уже собралась встать, и он отпустил малыша.

– Твоя мама, Али. – Старик кивнул в сторону женщины, которая уже шла к ним.

– Мамочка! – радостно закричал малыш. – Смотри, я судья! Я буду судить дядю.

Женщина прокричала ему что‑то на урду. Старик улыбнулся ей, но женщина даже не взглянула на него. Она пристально смотрела на сына, и тот в конце концов послушно пошел к ней. Когда они уходили, она оглянулась, но казалось, не хотела замечать старика, будто он был невидимкой. Ему захотелось объяснить ей, что он не бродяга, что он был одним из строителей общества. Что когда‑то он уходил на Восток, готовый сделать для мира все, хотя все, что он мог сделать, – это уступить другим место, бросить свое призвание и махнуть на все рукой. Но он не стал этого говорить. Он очень устал и хотел домой. Отдыхать – и больше ничего. Теперь за все должны платить другие.

Уходя, он не услышал, как мальчик его окликнул.

Эпизод 6

Полицейский участок, Грёнланн, 10 октября 1999 года

Кто‑то с грохотом вошел в комнату. Эллен Йельтен подняла глаза:

– Доброе утро, Харри.

– Черт!

Харри пнул мусорное ведро, стоящее у его письменного стола, так, что оно ударилось о стену рядом со стулом Эллен и покатилось по полу, разбрасывая по линолеуму содержимое: неудачный черновик рапорта (убийство в Экеберге), пустую пачку из‑под сигарет («Кэмел», с наклейкой «Tax free»), зеленую упаковку от йогурта «Доброе утро», газету «Дагсависен», старый билет в кино (на фильм «Страх и ненависть в Лас‑Вегасе»), старый кассовый чек, банановую кожуру, журнал о музыке («МОДЖО», № 69 за февраль 1999 г. с группой «Куин» на обложке), бутылку колы (пластиковую, 0,5 л) и желтый стикер с телефонным номером, по которому он в свое время собирался позвонить.

Эллен оторвала взгляд от своего компьютера и рассматривала мусор на полу.

– Ты читаешь «МОДЖО», Харри? – спросила она.

– Черт! – повторил Харри, сорвал с себя пиджак и швырнул его через всю комнату в двадцать квадратных метров, которую он делил с Эллен Йельтен. Пиджак попал в вешалку, но свалился на пол.

– Что случилось? – спросила Эллен и, протянув руку, подхватила падающую вешалку.

– Вот что я нашел в почтовом ящике. – Харри потряс в воздухе документом.

– Похоже на приговор.

– В точку.

– То самое дело с «Деннис‑кебаб»?

– Точно.

– Ну?

– Сверре Ульсену дали по полной – три с половиной года.

– Йес! Тогда ты должен радоваться.

– Я радовался около минуты. Пока не прочитал это.

Харри достал факс.

– Ну и?

– Когда Крон получил свою копию приговора сегодня утром, он в ответ предупредил нас, что собирается подать апелляцию из‑за нарушений в судебной процедуре.

Лицо Эллен скривилось.

– Н‑да.

– Он хочет полного пересмотра дела. Ты не поверишь, но этот подонок Крон потребовал повторного принятия присяги.

– Это на каких же основаниях?

Харри остановился у окна.

– Члены суда должны принимать присягу только один раз, когда их избирают. Но это должно произойти в зале суда до того, как начнется слушание. Крон заметил, что одна из присяжных – новенькая, а по оплошности судьи она не успела поклясться в зале суда.

– Это называется «принести присягу».

– Вот‑вот. И по протоколу оказывается, что судья уладил все это дело и дама принесла присягу в задней комнате как раз перед началом слушания. Судья сослался на нехватку времени и какие‑то новые правила.

Харри скомкал факс и бросил его. Бумажный комок прочертил в воздухе длинную дугу, но полметра не долетел до мусорной корзины Эллен.

– И что в итоге? – спросила Эллен и ногой отфутболила факс в направлении стола Харри.

– Весь процесс будет признан недействительным, а Сверре Ульсен будет на свободе еще по меньшей мере полтора года, пока не организуют следующее слушание. И вдобавок, наказание будет куда мягче, с учетом того, что время ожидания – это сильная психологическая травма для обвиняемого, и все такое в этом духе. А учитывая, что Сверре Ульсен уже восемь месяцев отсидел в КПЗ, его вообще можно считать свободным человеком.

Харри рассказывал это не Эллен – она и так знала все подробности дела. Он рассказывал это собственному отражению в окне, произнося слова как можно громче и слушая, насколько убедительнее они становятся. Он обхватил обеими руками вспотевшую лысую макушку, где до недавнего времени торчал аккуратный ежик. Да, у него действительно были причины сбрить последние волосы: на прошлой неделе его снова узнали на улице. Парень в черной вязаной шапочке, кроссовках «Найк» и таких широких штанах, что мотня болталась между колен, оторвался от компании гогочущих юнцов, подошел к нему и поинтересовался у Харри, не он ли «типа Брюс Уиллис из Австралии». Три – целых три! – года прошло с тех пор, как на газетных передовицах печатали его фотографии, а сам он валял дурака в телевизионных ток‑шоу, рассказывая о серийном убийце, которого убил в перестрелке в Сиднее. Харри тотчас же пошел в парикмахерскую. Эллен посоветовала побриться наголо.