Жорж

В этот-то момент к ней приблизился чужеземец.

— Простите, мадемуазель, — сказал он, — видя, что вы в затруднительном положении, осмеливаюсь предложить вам свои услуги: соблаговолите воспользоваться мною как переводчиком?

— О, мсье, — ответила гувернантка, в то время как щеки девушки зарделись, — благодарю вас за любезное предложение; вот уже десять минут, как мадемуазель Сара и я упражняемся в филологии, но не можем заставить этого человека понять нас. Мы обращались к нему по-французски, по-английски, по-итальянски, но он не понимает ни одного из этих языков.

— Может быть, мсье знает какой-нибудь язык, на котором говорит этот человек, милая Анриет, — сказала девушка. — Мне так хочется купить этот веер, что, если бы мсье удалось узнать его цену, он оказал бы мне истинную услугу.

— Но вы же видите, что это невозможно, — возразила Анриет, — китаец не говорит ни на каком языке.

— Во всяком случае, он говорит на языке страны, где родился, — сказал иностранец.

— Да, но он родился в Китае, а кто же говорит по-китайски?

Незнакомец улыбнулся и, повернувшись к торговцу, обратился к нему на каком-то чужом языке.

Напрасно старались бы мы передать удивление, отразившееся на лице бедного Мико-Мико, когда слова родного языка зазвучали в его ушах, словно знакомый мотив. Он уронил веер, который держал в руках, и, бросившись к тому, кто говорил с ним, схватил его руку и поцеловал ее; потом, так как иностранец повторил вопрос, удивленный китаец ответил, назвав цену веера.

— Двадцать фунтов стерлингов, мадемуазель, — сообщил иностранец, повернувшись к девушке. — Это приблизительно девяносто пиастров.

— Сердечно благодарю вас, мсье, — ответила Сара, смутившись. Потом она обратилась к гувернантке:

— Не правда ли, как нам повезло, милая Анриет, что мсье говорит на китайском языке?

— Да, это удивительно.

— Все очень просто, мадам, — сказал иностранец по-английски. — Моя мать умерла, когда мне было три года, моя кормилица, бедная женщина с острова Формозы, служила у нас в доме. Ее язык был первым, на котором я начал лепетать, и хотя мне не часто приходилось на нем говорить, я, как видите, запомнил несколько слов — и всю жизнь не перестану радоваться этому, ведь благодаря этим нескольким словам я смог оказать вам столь малую услугу.

Потом, передав китайцу монету и сделав знак своему слуге следовать за ним, молодой человек ушел, непринужденно поклонившись Саре и Анриет.

Чужеземец пошел по улице Мока, но, пройдя с милю по дороге, ведущей в Пай, и приблизившись к подножию горы Открытия, внезапно остановился и устремил свой взгляд на скамейку, стоявшую у подножия горы. На скамье неподвижно, положив руки на колени и устремив глаза на море, сидел человек.

Чужеземец посмотрел на этого человека, словно сомневаясь в чем-то, но потом сомнение как будто рассеялось.

— Он, — прошептал незнакомец. — Боже! Как он изменился!

Затем, вновь посмотрев на старика с пристальным вниманием, молодой человек пошел по дороге, желая подойти к нему незамеченным. Это ему удалось, но он часто останавливался, и, прижав руку к груди, словно старался унять слишком сильное волнение.

Пьер Мюнье — а это был он — не пошевелился при приближении незнакомца, можно было подумать, что он не слышал шагов. Однако это предположение было бы ошибкой; как только подошедший сел рядом с ним на скамейку, старик повернул к нему голову, встал и, робко поклонившись, сделал несколько шагов, намереваясь удалиться.

— Не беспокойтесь, мсье, — сказал молодой человек.

Старик вернулся и вновь присел на скамью.

Наступило молчание; старик продолжал смотреть на море, а незнакомец — на старика.

Наконец, после нескольких минут безмолвного созерцания, иностранец заговорил.

— Мсье, — сказал он, — вас, по-видимому, не было на набережной, когда «Лейстер» бросил якорь в порту?

— Простите, мсье, я был там, — ответил старик, удивленно глядя на Жоржа.

— Значит, вас не волнует прибытие корабля из Европы?

— Но почему же? — спросил старик.

— Если бы вы интересовались, то не сидели бы здесь, а пришли бы в порт.

— Вы ошибаетесь, мсье, вы ошибаетесь, — грустно ответил старик, качая поседевшей головой, — напротив, я с большим интересом, чем кто-либо другой, отношусь к прибытию судов. Вот уже четырнадцать лет каждый раз, когда приходит корабль из какой-либо страны, я прихожу сюда и жду, не доставил ли он писем от моих сыновей или не вернулись ли они сами. Слишком тяжело стоять на ногах, потому я прихожу сюда с утра и сажусь здесь, на том месте, откуда я смотрел, как уходили мои дети, и остаюсь здесь весь день, пока все не разойдутся и пока не потеряю надежду.

— Но почему вы сами не идете в порт? — спросил иностранец.

— Я ходил туда первые годы, — ответил старик, — но тщетны были мои ожидания. Каждое новое разочарование становилось все тяжелее, в конце концов я стал ждать здесь, в порт же посылаю своего слугу Телемака. В этом случае надежда теплится дольше: если он возвращается вскоре, я могу думать, что он сообщит об их прибытии, если задерживается, полагаю, что он ждет письма. Но он неизменно приходит с пустыми руками. Тогда я иду домой один, вхожу в безлюдный дом, провожу ночь в слезах и говорю себе: «Наверное, это будет в следующий раз».

— Бедный отец! — прошептал незнакомец.

— Вы жалеете меня? — с удивлением спросил старик.

— Конечно, я вас жалею.

— Значит, вы не знаете, кто я такой?

— Вы человек, и вы страдаете.

— Но ведь я мулат, — тихо, с глубоким смирением ответил старик.

Лицо собеседника слегка покраснело.

— Я тоже мулат, мсье.

— Вы? — вскричал старик.

— Да, я.

— Вы мулат, вы?

И старик с удивлением посмотрел на красно-синюю ленточку, красовавшуюся на груди собеседника.

— Вы мулат, тогда вы меня не удивляете. Я принял вас за белого, но если вы цветной, как и я, это другое дело, тогда вы мне друг и брат.

— Да, друг и брат, — сказал наш герой, протягивая старику обе руки, потом он тихо прошептал, глядя на него с глубокой нежностью:

— А может быть, и более.

— Тогда я могу сказать вам все, — продолжал старик. — Я чувствую, что мне станет легче, если я расскажу вам свое горе. Представьте себе, что у меня есть, вернее, были, потому что бог знает, живы ли они еще; представьте себе, что у меня было двое сыновей, которых я любил, как только может любить отец, в особенности младшего.

Незнакомец вздрогнул и ближе придвинулся к старику.

— Вас удивляет, не так ли, — продолжал старик, — что я по-разному отношусь к своим детям, и что одного люблю больше, чем другого? Да, я признаю, это несправедливо, но он был младше и слабее своего брата, меня можно простить.