Через десять минут после описанной сцены прибыл покрытый пылью гонец и объявил, что десять тысяч англичан спускаются по равнинам Уильямса и Малой реки. Почти тотчас же после этого наблюдатель, стоявший на холме Открытия, просигналил о появлении новой английской эскадры, которая, бросив якорь в бухте Большой реки, высадила на берег пять тысяч человек. Наконец, тогда же стало известно, что части английской армии, оттесненные утром, собрались на берегах реки Латанье и готовятся идти на Порт-Луи, сочетая свои маневры с действиями двух других частей оккупационных войск, которые продвигались вперед, одна вдоль бухты Куртуа, а вторая через убежище. Сопротивляться таким силам не было возможности. Лицам, обращавшимся к главнокомандующему, в отчаянии напоминавшим о данной ими клятве победить или умереть и требовавшим, чтобы их вели в сражение, главнокомандующий отвечал, что распорядился отпустить национальных гвардейцев и добровольцев, объявив населению, что он облечен всей полнотой власти императором Наполеоном, и вскоре договорился с англичанами о сдаче города.

Только безумцы могли противостоять этому решению; двадцать пять тысяч солдат окружали неполные четыре тысячи островитян, поэтому по приказу командующего добровольцы вернулись домой; в городе остались только регулярные войска.

В ночь со 2-го на 3 декабря капитуляция была решена и подписана в 5 часов утра, был произведен обмен договорами; в тот же день неприятель занял главные военные объекты, на следующий день он завладел городом и рейдом.

Через неделю пленная французская эскадра вышла из порта на всех парусах, увозя с собой гарнизон, подобно бедной семье, изгнанной из родительского дома. Пока можно было различить развевающиеся флаги, толпа оставалась на набережной, но когда последний фрегат исчез из виду, все в мрачном молчании разошлись. Только два человека оставались в порту: мулат Пьер Мюнье и негр Телемак.

— Да, ты прав, мой славный Телемак, — воскликнул Пьер Мюнье, — и если мы не заметим их, то по крайней мере увидим корабль, на котором они плывут.

И Пьер Мюнье быстро, словно юноша, ринулся к холму Открытия, в одно мгновение поднялся на него и смог до наступления ночи следить взглядом если не за сыновьями, то хотя бы за фрегатом «Беллона», на борту которого они находились.

Дело в том, что Пьер Мюнье решил, чего бы это ему ни стойло, расстаться с детьми и послал их во Францию, под покровительство мужественного генерала Декаэна. К тому же отец поручил заботиться о них двум-трем богатым негоциантам Парижа, с которыми он уже давно состоял в деловых отношениях. Детей отправляли под тем предлогом, что они должны получить образование. Настоящая же причина их отъезда — ненависть, которую питал к ним де Мальмеди из-за скандала со знаменем, и бедный отец боялся, что рано или поздно они станут жертвой этой ненависти, ведь то были дети с непокорными и независимыми характерами.

Другое дело Анри: мать так сильно любила его, что не могла расстаться с ним. Впрочем, ему и не нужно было знать ничего, кроме того, что любой цветной человек должен уважать его и подчиняться ему. Таковым Анри уже предстал перед нами.

Глава IV. ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

День, когда на горизонте показалось судно, направляющееся к порту, стал праздником на Иль-де-Франс. Дело в том, что покинувшие родную землю обитатели колонии с, нетерпением ожидали новостей из-за океана от соотечественников, семей или знакомых; каждый на что-то надеялся и потому, заметив вдали корабль, уже не сводил глаз с морского вестника, думая, что тот, быть может, везет к нему друга или подругу, портрет или письмо.

Этот корабль, предмет страстных ожиданий, источник стольких надежд, был хрупкой цепью, соединявшей Европу с Африкой, летучим мостом, переброшенным с одной стороны света на другую. Потому никакая новость не могла бы распространиться по всему острову столь мгновенно, как произнесенные с пика Открытия слова: «Корабль на горизонте».

Да, с пика Открытия, потому что корабль должен искать восточного ветра, когда он проходит мимо Большой гавани на расстоянии двух-трех лье от берега, затем огибает мыс Ката-Коко и следует между островами Плоским и Пушечным клином.

Через несколько часов судно, пройдя пролив, появилось У причала Порт-Луи. Жители, предупрежденные о приближении корабля, столпившись на набережной, с волнением поджидали его.

Теперь, когда мы поведали, с каким нетерпением островитяне ожидали вестей из Европы, читатель, разумеется, не удивится столпотворению на пристани в конце февраля 1824 года около одиннадцати часов утра.

Именно в это время можно было увидеть, как становился на рейд «Лейстер», красивый тридцатишестипушечный фрегат.

Мы хотим, чтобы читатель познакомился, а точнее будет сказать, возобновил знакомство с двумя мужчинами, прибывшими на борту фрегата. Один из них был светловолосый человек, с правильными чертами спокойного лица, с голубыми глазами, выше среднего роста; на вид можно было дать ему не более тридцати лет, хотя на самом деле ему уже сорок. На первый взгляд в нем не замечалось ничего выдающегося, но обращала на себя внимание какая-то особая благопристойность. При более внимательном взгляде можно было увидеть, что руки и ноги у этого пассажира были небольшие, правильной формы, а это во всех странах, и в особенности у англичан, считается признаком благородного происхождения.

Второй был молодой брюнет с бледным лицом, обрамленным черными волосами, с первого взгляда в нем угадывался твердый характер, хотя глаза, большие, с восхитительным разрезом, чудесно бархатистые, смягчали эту твердость; за внешней безмятежностью чувствовалось, что мысль его постоянно работает. Если он сердился, что случалось редко, то следовал не инстинкту, а нравственному побуждению; глаза его загорались как бы изнутри и метали молнии, рождавшиеся в глубине его души. Хотя черты его лица были приятны, им недоставало правильности; отлично вылепленный красивый лоб прорезал шрам, почти незаметный, когда он был спокоен, но становившийся отчетливой белой полоской, когда кровь подступала к лицу. Черные волосы, усы, красивые, как и брови, оттеняли большой рот с полными губами, за которыми блестели великолепные зубы.

Эти два господина встретились на борту «Лейстера»; один сел на корабль в Портсмуте, другой — в Кадиксе. С первого взгляда они узнали друг друга, так как ранее уже встречались в салонах Парижа и Лондона, поэтому они поздоровались, как старые знакомые. Не будучи представлены Друг другу, они не заговорили; мешала сдержанность, присущая воспитанным людям, которые даже в исключительных обстоятельствах соблюдают правила приличия.

Однако одиночество на борту корабля, ограниченность доступного пространства, а также взаимное влечение, которое инстинктивно испытывают друг к другу светские люди, скоро сблизили их; вначале спутники обменялись несколькими словами, затем их разговор стал более оживленным.

За три месяца, проведенных вместе, спутники не интересовались тем, какое положение каждый из них занимает в обществе, хотя и считали себя братьями по духу. Они знали лишь, что направляются на Иль-де-Франс, и больше ни о чем друг друга не расспрашивали.