Заххок

Перед ним на столе лежал поверх бумаг короткий автомат. Должно быть, УЗИ. Адъютант покосился на закрытую дверь кабинета и осторожно потянул листок, придавленный ствольной коробкой.

Джахонгир засмеялся:

– Заминирован он у тебя, что ли? Убери, неудобно же.

– Файзали оставил, – неловко проговорил адъютант.

Он всё‑таки извлёк бумажку и прочитал название телеканала, которое мне ничего не говорило, да и Джахонгиру, кажется, тоже. Мы отошли в сторону.

– Это он о Файзали Саидове? – спросил я.

– Ну да. Слышал о нашем герое?

Кто же о нём не слышал? Файзали – полевой командир, фигура, почти столь же легендарная, как Сангак. Рассказывают, что в самом начале войны боевики оппозиции захватили отца Файзали. Полевой командир умолял вернуть ему отца живым, предлагал взамен отпустить взятых им пленных. Отца принесли в мешке. Он действительно был жив и ещё дышал. Старика зверски пытали, вырвали ногти, лоскутами содрали кожу… И Файзали начал мстить за отца. Прославился он не только безумной храбростью, но и жестокостью. Одержимый жаждой мести, действует лишь на свой страх и риск. Не подчиняется никому, в том числе Сангаку.

Пока мы говорили, из кабинета Сангака вышел парень в чёрной робе. Приёмная разом затихла, я понял, что это и есть Файзали. Он подхватил со стола автомат и, ни на кого не глядя, пошёл к выходу. Файзали был у выхода, когда снаружи кто‑то рванул дверь, в проёме возник плотный человек в камуфляже. Файзали, будто в упор его не видя, шагнул навстречу как в пустоту…

Ситуация точь‑в‑точь повторяла архетипическое противоборство героев на мосту. Добрый Робин и Маленький Джон с разных сторон вступают на бревно, переброшенное через ручей, и сходятся на середине. Ни один не может отступить – конфликт рыцарских амбиций… Тогда‑то, в приёмной Сангака, об отвлечённых материях я не размышлял. Успел лишь подумать: человек в камуфляже не успеет или не захочет отскочить назад. Файзали оскорбится и застрелит его у всех на глазах.

События разворачивались, словно в киноэпизоде, снятом рапидом. Старуха, стоящая рядом со мной, бормотала, отгоняя беду, её голос глухо рокотал и тянулся записью на пониженной скорости:

– Э‑э‑э, то‑о‑в‑б‑а‑а, то‑о‑в‑б‑а‑а, …

Под этот растянутый бубнящий аккомпанемент Файзали напрягся в полушаге от соперника, готовясь к столкновению.

Человек в камуфляже шагнул навстречу, медленно поднимая руки.

Файзали, продолжая движение, упёрся грудью в человека в камуфляже.

Человек в камуфляже крепко обхватил Файзали.

Я успел подумать, что… Но время сорвалось обратно, в нормальную скорость, я услышал, как человек в камуфляже кричит радостно:

– Файзали, брат! Рад тебя видеть! Как дела? Как живёшь?! Сколько лет, сколько зим…

Продолжая обнимать Файзали, он каким‑то ладным, неуловимым движением повернулся вместе с ним в дверном проёме вокруг оси. Теперь человек в камуфляже оказался в приёмной, а Файзали в коридоре.

– Рад был тебя встретить, – сказал человек в камуфляже, разжимая объятие. – Будь здоров. Увидимся.

Файзали медленно растянул губы, изображая улыбку:

– Увидимся. Готовься…

Оба не тронулись с места.

– До свидания, – сказал человек в камуфляже.

Файзали не шелохнулся.

Человек в камуфляже резко развернулся и пробормотал негромко:

– Чёрт с тобой! Хочешь играть, играй в одиночку.

У меня от души отлегло. Однако человек в камуфляже оглядел приёмную, остановил взгляд на Джахонгире и закричал зло и весело:

– Ну, чего уставился? Давно не видел?!

– Давно, – ответил Джахонгир спокойно.

Человек решительно направился к нему, на ходу поправляя ремень с кабурой. Жест мне очень не понравился. Этот тип полагает, что дал слабину с Файзали, и выбрал жертву, чтоб отыграться. Он встал перед Джахонгиром, глядя ему в глаза. Смелый парень этот тележурналист – не дрогнул, взгляда не опустил. Человек в камуфляже сказал:

– Здорово, дружище.

И с размаху впечатал ладонь в пятерню Джахонгира, вылетевшую навстречу:

– Сто лет не виделись.

– Тысячу, – поправил Джахонгир. – Давно ты у Сангака? Я думал, по‑прежнему в Красной Армии небо коптишь.

– Не слышал, как меня подставили?

– Что стряслось‑то?

Человек в камуфляже взглянул на меня.

– А‑а‑а‑а, – сказал Джахонгир. – Это Олег. Коллега, репортёр.

Мы обменялись рукопожатиями. Человека в камуфляже звали Давроном.

– Так что случилось‑то? – спросил Джахонгир.

– Игры начальства…

И тут некстати адъютант крикнул:

– Эй, журналист из Москвы! Заходите.

Я протянул руку Даврону:

– Надеюсь, увидимся.

Мне хотелось поближе узнать человека, раззадорившего моё любопытство.

– Увидитесь, увидитесь, – пообещал Джахонгир. – Даврон, приходи вечером в гостиницу. Посидим, поговорим, выпьем, по старой памяти.

Открывая обтянутую кожей дверь кабинета, я старался угадать, кого увижу. В Душанбе пришлось наслушаться разного. «Народный защитник, – говорили одни. – Мудрый, справедливый. На него вся надежда». Другие рассказывали страшные истории о кровожадном монстре: «Этот Сангак даже родного брата убил». Худой, измождённый школьный учитель убеждал меня страстным шёпотом: «Мясник, изувер. Мясницким топориком разделывает взятых в плен исламистов…»

Кто он на самом деле?

Сангак вышел из‑за стола мне навстречу. В моем лице он приветствовал всю прессу России. Народный вождь не походил ни на бывшего буфетчика, ни на бывшего рецидивиста. Он словно высечен из каменного монолита. Плотное телосложение. Широкое смуглое лицо. Короткая полуседая бородка. Слегка глуховатый голос. Низкий тембр. Чистый и грамотный русский язык. Распознать в нем многолетнего сидельца смог бы, вероятно, лишь чрезвычайно зоркий и знающий наблюдатель. Да и в том я не уверен.

Пожав мне руку, Сангак уселся в обкомовское кресло. Я расположился напротив – за столом, приставленным перпендикулярно к его полированному прилавку со стопками папок и бумаг, и включил диктофон. Сангак заговорил, не дожидаясь вопросов:

– Никогда не скрывал и не собираюсь скрывать, что не раз был лишён свободы. Народ знает, за что я находился в заключении, за что был репрессирован мой отец, и не он один, но и почти весь мой род. Я – простой смертный и никогда раньше не занимался политикой. Жизнь заставила встать во главе моего народа…

Развивал он тему довольно долго, а я, дождавшись конца очередной тирады, задал тот самый, интриговавший меня вопрос – а не принадлежит ли собеседник к какому‑либо из высших сословий?

Сангак изучающе посмотрел на меня. Думаю, он никак не ожидал от чужака из Москвы подобного захода. Визуальное обследование моей особы прервал телефонный звонок. Сангак поднял палец и указал на диктофон. Я выключил. Сангак взял трубку, послушал, рыкнул сердито:

– Найди его. Пусть ко мне зайдёт.

Бросив трубку, проворчал:

– Таких людей давить надо. Как тараканов. Это настоящий враг народа…

Секунду собирался, мысленно возвращаясь к беседе.

– Включите.

Я включил диктофон.

– Да, – сообщил Сангак просто, безо всякой рисовки, – по происхождению мы сейиды, по материнской линии состоим в кровном родстве с эшоном Султоном…

Я угодил в десятку! Хотелось бы только знать, правду ли говорил Сангак или романтизировал свою генеалогию. Сейиды – потомки пророка Мухаммеда. Замечательный знаток Средней Азии, профессор Александр Александрович Семенов любил рассказывать, как спросил однажды бухарского эмира Абдулахада: «Ваше высочество, почему вы слово «сейид» всегда ставите прежде всех ваших имён, званий и титулов?» Эмир в это время сидел за трапезой. Он отложил кость, которую высасывал, вытер жирные пальцы и ответил: «Звание сейида у меня никто не может отнять, ибо оно наследственное, родовое. А эмиром я могу быть сегодня, а завтра очутиться в ничтожестве, если меня, да не допустит этого Аллах, лишат трона». Кстати говоря, именно это и произошло с его сыном – последним бухарским эмиром Алим‑ханом – тем самым, что был свергнут большевиками, бежал в Афганистан и закончил жизнь «в ничтожестве». Конечно, далеко не всякий сейид становился правителем. Более того, обнищавшим потомкам пророка приходилось порой заниматься чёрным крестьянским трудом. Или торговать пивом в буфете.