Когда‑то я умела понимать их язык.
Всего лишь десятое октября, а кажется, что зима уже несется за поездом, как охотничья собака по следу, низко припав к земле.
Надо будет продать дом.
Зачем я туда еду?
Бабушка Рая перед смертью помрачилась рассудком. А может, всегда была тихой сумасшедшей. Достаточно вспомнить ее шепоток, когда она вешала оберег мне на шею. «Он сохранит тебя!»
Ох, бабушка, бабушка… Ты должна была отдать свою реликвию другому человеку. Возможно, тогда все пошло бы иначе.
Литвиновка изменилась. Заборы подтянулись и растолстели, дома выросли на этаж, а кое‑где и на два. В целом поселок приобрел вид несколько агрессивного благополучия: мол, все у нас хорошо, и ты к нам без лишней нужды не суйся. Но дом, наш дом, остался прежним, только еще сильнее насупился и побурел.
Ключ я обнаружила в почтовом ящике – как и предупреждало письмо. С замком не пришлось долго возиться: два поворота ключа – и дверь распахнулась сама. Я постояла на пороге, не то чтобы не решаясь войти, а как будто давая дому время привыкнуть ко мне. Все‑таки мы не виделись очень давно.
Сумрачно, пыльно и пахнет лекарствами. Я сделала несколько шагов, ожидая хотя бы скрипа половиц, но дом настороженно безмолвствовал.
– Ну здравствуй.
Мать всегда высмеивала мою привычку разговаривать с животными и неодушевленными предметами. Впрочем, я не уверена, что дома можно отнести к последним. В некоторых из них души больше, чем в иных людях.
Коридор, который помнился мне широким, как проспект, оказался тесным, обклеенным пожелтевшими обоями в полоску. К тому же его загромождал шкаф, одна створка которого была затянута простыней.
Я сдернула ее. За тряпкой открылось зеркало, а в нем мое бледное измученное отражение, которое выглядело так, словно его кто‑то долго держал без еды и света, может быть, даже в этом самом шкафу.
За отражением промелькнула едва заметная тень возле самого пола. Я не испугалась. Не боюсь домовых. Что‑то скрипнуло, и на кухне мышь уронила веник.
«Здравствуй, Тишка!» – поздоровался дом.
Остаток дня прошел бессмысленно и суетливо. Я ощущала себя не новым полноправным владельцем, а захватчиком на чужой территории. Протерла кое‑где пыль, чтобы утвердить себя хозяйкой, но это не слишком помогло. Я снимала простыни с занавешенных зеркал, и в каждом открывалось мое лицо, которое неуловимо отличалось от тех, что я видела в предыдущих отражениях. Словно дом подсовывал мне мои некачественные копии.
До вечера я бездумно занималась ерундой. Меня не тревожили мысли ни о недавно умершей Раисе, ни о том, что случилось много лет назад. Похоже, таблетки, выписанные психиатром, начали действовать.
Чем хороши лекарства – с ними перестаешь задавать вопросы. Мир отныне состоит лишь из утвердительных предложений.
Октябрь желтый. Вода мокрая. Я наследница Раисы Савельевой.
Я даже не пыталась представить, что стану делать с ненужным состарившимся особняком. Просто машинально ходила туда‑сюда с тряпкой и переставляла стулья.
Все было другое. Синтетические шторы, современная мебель. Вещи переехали на новые места, и я то и дело натыкалась на какое‑нибудь кресло или угол стола, которого здесь не должно было быть.
Не знаю, отчего это так поразило меня. Неужели я думала, что жизнь в Литвиновке законсервируется в том виде, в каком я ее запомнила?
Когда начало темнеть, я спохватилась, что в холодильнике нет продуктов, и заторопилась в поселковый магазин. Возвращалась уже в сумерках. Сумки оттягивали руки. Мне показалось, что возле дверей мелькнула какая‑то тень, но когда я подошла ближе, она растаяла.
На ночь я расположилась в гостиной на диване. Не в бабушкиной же спальне устраиваться, честное слово. На секунду у меня мелькнула мысль о комнате, где поселили меня в то безумное лето…
Я даже не стану заходить туда.
Собственно, я ведь так и не осмотрела дом. Перемещалась как сомнамбула между столовой, кухней и прихожей. Еще пару раз заглянула в дедову библиотеку. Мне почудилось, что все до единой книги в шкафу – другие. Уж этого‑то точно не могло быть, бабушка никогда не выкинула бы собрание его сочинений.
Или это сделала не бабушка?
Уже засыпая, я пообещала себе обойти завтра все помещения. Включая мансарду. Да, мансарду в первую очередь.
В конце концов, мне нечего бояться.
Все самое страшное уже произошло.
2
Алексей Савельев
– Алексей Юрьевич, она приехала.
Вот черт! У меня теплилась надежда, что наша внезапная наследница не сунется в свое новое поместье. Зачем оно ей? После всего, что случилось, можно было ожидать, что она и близко к нему не подойдет.
Но нет. Все‑таки решилась.
Похоже, из любопытной девчонки выросла любопытная женщина.
– Давно она там?
– Со вчерашнего дня.
– Что делает?
– Дома сидит. Выходила один раз.
Все хуже и хуже! Раз не высовывается наружу, значит, разбирает доставшееся ей имущество. Чем еще можно заниматься в этой огромной домине?
– Мне продолжать наблюдение, Алексей Юрьевич?
– Нет, ты там больше не нужен. Возвращайся.
В трубке немного помолчали. Я нутром уловил, что сказано не все.
– Выкладывай, Сережа.
– Да не уверен я…
– Все равно говори.
– Мне показалось вчера, кто‑то ходил вокруг дома, – решился безопасник. – Я в машине сидел, видел только силуэт. Но наверняка сказать не могу.
Силуэт, значит… Это с равным успехом мог быть залетный наркоман, высматривающий заброшенные дома, и тот, кто догадывался, что именно осталось в наследство после умерших хозяев. От Прохора можно ожидать любых сюрпризов. «Даже от покойного, – сказал я мысленно, но тут же исправился: – Особенно от покойного».
– Возвращайся, – повторил я. – Дальше я сам.
– Уверены, Алексей Юрьевич?
Если говорить начистоту, нет, не уверен. Я совершенно не убежден, что мне стоит ворошить прошлое.
Но вслух сказал иное:
– Абсолютно уверен.
Перед тем, как ехать, я позвонил отцу.
– Зачем тебе это?
Голос у него озадаченный. Голос у него всегда озадаченный, когда он разговаривает со мной. Словно отец постоянно удивляется, как у него мог получиться такой странный, не понятный ему сын. Яблоня, недоуменно взирающая на валяющийся под ней артишок.
Я много лет пытался заслужить его любовь и сейчас думаю, что в моей жизни не было более бессмысленного занятия.
– Так зачем, Алексей?
– Есть кое‑какие рабочие моменты, – туманно сказал я и ведь почти не соврал. – Я тебе потом расскажу, если все сложится.
– Ну, береги себя, – пожелал он напоследок очень серьезным и ответственным тоном, как будто я лез на Эверест или планировал поход по джунглям. – И вот еще что, Алексей…
Мне показалось, отец собирается с духом, прежде чем сказать мне что‑то важное.
– Да, пап?
– Не забудь позвонить Ларисе Степановне. У нее двенадцатого день рождения.
Комментариев нет