Он запнулся и с сожалением посмотрел на Тишку.
Вот как ей объяснить? Нет, она хорошая. И смешная! Мышам разноцветные ленточки повязала – говорит, чтобы различать их. Но она и представить не может, каково это – жить с отцом, который вознамерился совершить добрый поступок. Последние три месяца только об этом и твердит. «Алексей, ты взрослый! Алексей, ты поймешь!» Сначала искал в детских домах маленьких детей, а потом уцепился за идею взять уже подросшего пацана. Осчастливить его, значит. Дать ему все. Лелик с ужасом ждал того дня, когда отец приведет в дом чужого парня, от которого будет пахнуть казенным бельем, и скажет: «Вот тебе братик, Алексей! Люби его и уважай».
«Тебя на одного‑то не хватает! – мысленно орал на отца Лелик. – Вечно пытаешься заставить меня участвовать в том, что тебе нравится! Рыбалка эта! Походы байдарочные! Хоть бы раз в жизни сделал то, что хочется мне, а не тебе!»
Хотелось простого: чтобы отец принадлежал ему одному. Нет, если женщину соберется завести – пусть. Про такое Лелик знал и не то чтобы одобрял, но не противился. Только не другого мальчишку! «Он ведь памятью о маме только прикрывается. А сам ищет мне замену. Потому что я неудачный. Бракованный».
И тут – Пашка! Идеальный сын.
– Чего ты несешь?! – прошипела Тишка и от злости даже толкнула Лелика в плечо. – Совсем спятил? У Пашки мать с отцом есть! Он же не сирота!
– Пока нет.
Тишка поперхнулась на полуслове.
– Что?
– Пока не сирота, – отчетливо повторил Лелик.
Девочка хватанула воздух ртом.
– Пашка, он ведь расчетливый, – задумчиво сказал мальчик. – Вдруг с его родителями что‑нибудь случится! А тут готовая замена.
– Что? Что с ними может случиться?
– Мало ли. Смертельная болезнь. Или тормоза у машины откажут.
– Какой машины? – крикнула Тишка. – У них нет машины!
– Вот именно. А у папы есть. «Ауди». И Пашка это отлично сечет.
Тишка хотела сказать, что Лелик совсем свихнулся, надо ему больше на свежем воздухе бывать… Но мальчик уже ушел.
3
Прохор запер дверь на два оборота ключа. Дети шныряют повсюду! Что поделать, издержки его развлечения. Пару раз ему казалось, что кто‑то подсматривает, и он шел проверить. Но всякий раз темнота не скрывала в себе ничего, кроме пустоты.
Но что еще хуже – кажется, кто‑то рылся в его вещах. Книги на полках стоят не в том порядке. Бумаги, грудой лежавшие на столе, сдвинуты.
– Или старею, паранойя догоняет? – вслух спросил он себя.
Нет, не стареет. Фору даст обоим сыновьям. Во всем.
С одной стороны, обидно. Слабовато его семя.
С другой, он все‑таки нашел выход. Не в детях обретет продолжение, так во внуках.
Это Райка испортила его кровь, развела ее своей жиденькой трусливой водицей. Юрка получился болезненный, его Прохор и за мужчину не держал. Что это за Савельев, который от цветов кашляет, от березы чихает! Порченый.
А второй сын уродился хоть и веселым, но безвольным. На все ему плевать. Ни честолюбия, ни амбиций, а мужик должен хотеть весь свет завоевать! Все города сжечь, всех баб перетрахать! Вот тогда он – настоящий, а не пальцем деланный.
В дверь поскреблись.
– Заходи, – сказал Прохор.
Потом вспомнил, что сам же запер ее на ключ.
Он впустил человека, стоявшего снаружи, и внимательно оглядел лестницу.
– Тебя никто не видел?
Гость покачал головой.
– Раздевайся.
Шорты, рубашка, носки, трусы… Прохор скользнул взглядом по обнаженной фигуре, задержался на плоском животе…
– Ложись.
Подготавливая все к предстоящему действу, он снова чуть не забыл про дверь. Ключ щелкнул дважды. В последний момент Прохор едва удержался от желания еще раз выглянуть наружу и проверить, не стоит ли кто на лестнице.
Все‑таки старый стал. Мнительный.
– Кто‑нибудь догадывается, что ты здесь?
Человек, лежащий нагишом на кровати, отрицательно качнул головой.
– Скажешь кому, убью, – спокойно пообещал Прохор. – Ты меня знаешь. И кстати, больше по лестнице не приходи. Только через чердак.
Он все приготовил и включил лампы.
Мысль о собственном дряхлении засела в голове.
– А я ведь баб всегда любил, – доверительно сказал он. – И бабы всегда меня любили. Умные, красивые – всякие. А живу с дурой Райкой. Знаешь почему? Она под меня создана, как вот дом этот или сад. Знает, когда водочки подлить, когда помолчать, когда сказать. Все привычки мои помнит до муравьиной мелочи. Я себе ерундой голову не забиваю, для ерунды у меня Рая есть. А с другой бабой что? Ну, любовь. Любовь молодым хороша, им все равно больше делать нечего, да они ничего и не умеют. А тем, кто умеет, нужно другое.
Он подошел, сел на край дивана. Загрубевшим пальцем провел по атласной щеке.
– Боишься? Правильно! Меня и нужно бояться.
Он удовлетворенно погладил узкое плечо.
– Я ведь с тобой что хочу сделаю. Захочу – раздавлю. Захочу – возвышу. Главное, слушайся меня. И молчи.
Лежащий на кровати человек покорно кивнул. Он и без того не проронил ни слова, но Прохор, казалось, этого даже не заметил.
– Вот и молодец, – он потрепал гостя по щеке. – А теперь потерпи. Это будет долго.
Глава 7
2000 год
1
Пирог с миндалем получился горьким. То ли орехи оказались испорченными, то ли прогоркла мука, но корж оставлял на языке отчетливый привкус полыни.
Раиса квашней расплылась на стуле. Плохой пирог – это больше, чем неудача. Это предупреждение. Одни гадают на кофейной гуще, другие читают будущее по линиям ладони, а она – по еде. Единственное, что всегда выходит таким, как она задумала, это ее стряпня. Идеальное совпадение замысла и результата.
И вот – горький миндаль.
Раиса бы взвыла в голос, если б умела, но громко плакать она боялась и лишь тоненько захныкала. Беда приближается к их дому. Сначала Изольда, теперь пирог… События эти имели для Раисы равное значение. Смерть Дарницкой не взволновала ее сама по себе. Но она была отчетливым предвестником несчастья. Что‑то дурное творится в тихом мирке их поселка, если по соседству с тобой убивают людей. И совсем все идет наперекосяк, если из твоих рук вышел горький пирог.
И ведь не расскажешь никому, поднимут на смех.
Думаешь, соль просыпалась – это ерунда? Разбилась тарелка, тесто не поднялось, в варенье попалась косточка – случайности?
Это пророчество. Твой мир, который ты лелеешь и оберегаешь, говорит с тобой на понятном тебе языке. Слушай его, если хочешь жить в этом мире.
Раиса не умела молиться. А если бы умела, обращалась бы не к небесам, а к духовке.
Комментариев нет