ЛюбовьНенависть

В шестом классе Даня придумал мне кличку. В отместку за Клоуна. Но если Клоуном его называла исключительно я, то обидное прозвище, которое использовал он, моментально прижилось и во дворе, и в школе! До одиннадцатого класса все звали меня Пипеткой. Пипеткой! Почему так? Я не знала. Наверное, слово «пипетка» показалось ему забавным. Но меня просто трясло, когда я слышала это прозвище, и никогда не отзывалась на него. Впрочем, никого это не смущало.

В седьмом классе Клоун начал заметно крепнуть и стал гораздо сильнее меня. Однажды мы, как в былые времена, решили подраться у меня дома, не поделив конфеты. Данька толкнул меня так, что я отлетела к стене, больно порезав руку о торчавший гвоздь. Появилась кровь, и я с трудом сдерживалась от слез. Тогда я впервые увидела его испуганным, и это, честно говоря, мне неожиданно понравилось.

Побледневший Матвеев помог мне встать, довел до дивана, побежал за бинтом и зеленкой и кое‑как наложил повязку. Наверное, боялся, что я расскажу родителям о случившемся. Но мне было так приятно чувствовать его неожиданную заботу, что я сказала маме, будто сама споткнулась, упала и порезалась. А уже мама наорала на папу – за то, что он не успел забить «этот чертов гвоздь». На следующий день в школе Данька даже предложил мне свой пирожок с капустой, но я не взяла – мало ли, вдруг он успел туда плюнуть…

После уроков и кружков поздней осенью, зимой и ранней весной мы часто проводили время вместе. Заключали временное перемирие, обедали, смотрели мультики и делали домашку. Клоун становился почти адекватным – особенно когда дело касалось математики, в которой он был лучшим в параллели. Надо отдать должное, с ней он мне здорово помогал, а еще с физикой и информатикой. Зато я помогала ему с русским и литературой, особенно с сочинениями, которые он терпеть не мог. Порой мы даже нормально разговаривали, не повышая голос и не обзываясь.

Наши мамы, видя, как мы помогаем друг другу с уроками, только умилялись – как в раннем детстве. Кажется, они лелеяли надежду однажды нас поженить. Но тогда я этого не понимала. И просто думала, что они немного не в себе, когда смотрят на нас, шепчутся и хихикают.

Однако подобные моменты перемирия случались нечасто, и наша незримая вражда крепла. Росла, как сорняк в волшебном саду. Возможно, в этом была виновата моя злопамятность. Ну как, как я могла простить Дане в пятом классе отодвинутый в сторону стул, из‑за чего я грохнулась мягким местом об пол? Между прочим, я больно ударилась, а когда догнала его и пнула изо всех сил, это увидела новая классная и заявила, мол, как некрасиво девочке драться. Ха!

Или как я могла спустить ему в седьмом классе то, что он испоганил мою презентацию по биологии?! Я усердно делала ее несколько часов, а Клоун подменил несколько картинок с животными на картинки не совсем приличного содержания. Пожилая учительница только охнула, увидев вместо самца гориллы человеческого брутального самца с накачанным обнаженным прессом и в стрингах. А я была красная как рак, потому что смеялся весь класс.

А глупые валентинки на 14 февраля, написанные мне якобы от лица Игоря Альтмана, моей первой школьной любви из параллельного «Б» класса?! Разве могла я это простить Даньке? Нет, вы только представьте, этот мерзавец в седьмом классе прознал откуда‑то, что Игорь мне нравится, и стал забрасывать меня сообщениями с левого номера якобы от его имени. До сих пор помню одно из них: «Ты нравишься мне так сильно, что я не могу себя контролировать». Я несколько раз перечитала его, а потом озадаченно чесала голову. Альтман был скромным и милым, и что он там не мог контролировать, я понятия не имела.

На следующий день мне пришла целая куча валентинок, в которых Игорь предлагал встретиться после уроков за школой. И я, дура, поверила! Вот чувствовала же неладное, но все равно с замиранием сердца поперлась за школу. Однако вместо Игоря встретила там Клоуна и его свиту, которые едва ли не падали на снег от хохота – почему‑то это казалось им очень смешным. Самое обидное, что среди них был и Альтман – высокий худой мальчик, который занимался скрипкой (именно игрой на ней он поразил меня во время какого‑то выступления в актовом зале). Он тоже смеялся, хоть и как‑то натужно.

Я тогда так обозлилась, что до боли сжала кулаки и со всех ног набросилась на мальчишек, не замечая, как падает с плеч ранец. Они с улюлюканьем помчались в разные стороны, а стоять остался только Игорь. До сих пор помню, как он стоял и смотрел на меня большими глазами, а я вдруг остановилась и не ударила его, как хотела, а сказала:

– Ты мне очень нравился. Но сейчас мне кажется, что ты полный придурок.

– Я не хотел, – только и сказал Игорь.

Я, гордо задрав подбородок, ушла. И не стала слушать его жалкие оправдания.

Альтман тогда принялся мне писать – уже со своего настоящего номера. Но я так рассердилась, что просто заблокировала его. На Клоуна я тоже обиделась и с удовольствием сдала его на контрольной по химии, когда он ловко списывал со шпаргалки. Забила на все принципы и сдала. В итоге Данька получил двойку, что снизило его оценку за четверть. А поскольку отец обещал Клоуну новый велик, если тот сможет закончить четверть на одни пятерки, то мне оставалось лишь торжествовать, потому что свой спор Данюша проиграл и ничего не получил.

«Ты встряла, Пипетка», – сказал он мне тогда, обозленный решением отца. Я лишь показала ему средний палец, который – что за неудача! – увидела директор. У нее и так сложилось о моем поведении не самое лучшее мнение, а в тот день ей и вовсе показалось, что средний палец я демонстрирую исключительно ей. Кроме того, она услышала несколько матерных слов из моих уст. Естественно, меня пригласили в кабинет директора после уроков и долго читали нудную нотацию, а за окном (кабинет находился на первом этаже) маячила хитрая морда Клоуна.

За велик он мне отомстил довольно убого – закрыл в спортзале, где я проторчала пару часов, прежде чем меня вызволил порядком удивленный физрук. Вторая часть его «великой мести» пришлась на подоспевший Новый год. Поскольку наши родители праздновали его вместе, то и нам приходилось довольствоваться компанией друг друга. Частично это компенсировалось тем, что подарков мы получали вдвое больше. Мои родители обязательно что‑то покупали ему, а его родители – мне.