– Эй, детка, как я его, а?
Даня громко фыркнул. А я сделала вид, что не слышу, и смоталась из кухни. Ленка побежала за мной.
– Слушай, пойдем‑ка отсюда? – хмуро взглянула я на подругу, чувствуя себя ужасно неуютно.
– Пойдем, Дашка, – согласилась она. – А то у меня предчувствие какое‑то плохое.
И мы, не прощаясь, тихо свалили. Решили пойти к Лене домой – она жила через два подъезда. Была уже глухая ночь – тихая и спокойная, пропахшая нежной сиренью. Мы зачем‑то уселись на лавочку около Ленкиного подъезда – захотели подышать воздухом, ну и заодно обсуждали то, что произошло в Танькиной квартире. И над нами сияли крупные летние звезды, словно рассыпанные по синему бархатному полотну серебряные блестки. Страшно нам не было – почему, я и сама не знаю. Наверное, потому что подростки часто ничего не боятся и мир видят иначе, чем взрослые. Темнота – не опасность, а романтика. Тишина – не предвестник беды, а спокойствие. И два часа ночи – отличное время, чтобы болтать и наслаждаться ароматом ночи и звезд.
Однако вся эта ночная идиллия разрушилась через жалкие десять минут. Откуда‑то появилась полицейская машина, озарившая мигалкой всю улицу. Мы с Ленкой тут же спрятались в кустах сирени, зная, что если полиция увидит нас ночью, то по голове не погладит. А в лучшем виде доставит родителям. Ленкины родители тоже на даче, а вот мои думают, что я у Ленки. И давно уже сплю.
Из машины выбежали несколько крепких молодых мужчин и скрылись в Танькином подъезде.
– Что случилось? – круглыми глазами уставилась я на подругу. – А если мальчишки что‑то друг другу сделали? Нам тоже надо туда!
Но Лена удержала меня на месте.
– Успокойся! Это, наверное, соседи ментов вызвали из‑за музыки, – сказала она.
И оказалась права. Кто‑то из соседей все‑таки не выдержал и вызвал наряд. Подъехала еще одна полицейская машина, и всех, кто был на вписке, торжественно погрузили в авто. И куда‑то повезли. А мы с Ленкой, чудом избежавшие этой участи, пошли к ней домой. И этой ночью не спали.
Ребят отвезли в полицейский участок. Естественно, тут же были вызваны их родители. И с каждым из них проводилась беседа. По‑моему, предки Тани Морозовой даже какой‑то штраф заплатили. В общем, вписка закончилась грандиозно. По рассказам девчонок, больше всех из родителей отличилась мать Каролины – красивая холеная женщина, которая устроила скандал, заявив, что никто не имел права утаскивать ее дочку в отделение полиции и теперь она будет подавать в суд. Потому что у ее девочки психологическая травма. И вообще, она не виновата. Ее притащили туда новые друзья, значит, и вина лежит на них. Она же умудрилась поругаться с Даниным папой. Он хоть и был весьма недоволен тем, что его разбудили посреди ночи и велели ехать за сыночком в участок, однако не собирался выслушивать слова Серебряковой‑старшей, что его сын, видите ли, развращает ее прекрасную дочь.
Потом дядя Дима рассказывал моему папе:
– Серега, эта стерва вывела меня из себя! Нет, ты подумай, она же ненормальная! Невменяемая! Говорит: «Ваш сын‑дебил мою доченьку ставит на темный путь!» Так и сказала, Серега, прикинь? На какой такой темный путь?! Ну нравится она Даньке, и дальше что? Девочка, видать, тоже на него запала. Обычное дело. Подростки, мать их, всякое бывает! Встречаются, дерутся, от родителей убегают. Сам таким был. А эта дура напомаженная мне заявляет, что, мол, не позволю вашему сыну встречаться с моей дочерью. Бедная девчонка! Она ее за руку дергает и говорит: «Мама, перестань, мама, пожалуйста, успокойся!» Но нет, та на Даньку наезжает, что, мол, не допустит мезальянса. И снова ментам начинает судом грозить.
– Суд головного мозга у тетки, – ответил тогда мой папа. – Даньку‑то наказал?
– Сначала хотел наказать, – отозвался дядя Дима. – Но после этой мадам рукой махнул. Поговорил с ним, так сказать, по‑мужски, попросил вести себя по‑взрослому, раз он себя взрослым почувствовал, с девчонками дружить начал да пиво пробовать. Кстати, Каролина эта сильно Даньке в душу запала. Он ей даже стихи писал…
Я навострила уши, однако в это время меня заметил папа и покачал головой. Пришлось ретироваться.
Глава 9
Ты меня видишь?..
НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ я встретилась с Серебряковой – прямо у нас в подъезде. Я выносила мусор, надев огромные папины шлепанцы, потому что лень было искать свои, а она, судя по всему, выходила из квартиры Матвеевых. И в своем очередном воздушном платье – на этот раз нежно‑кофейном – снова напоминала принцессу. А я в папиных тапках да с мусором в руках почувствовала себя бомжом.
– Привет, – сказала она мне. Глаза у нее были грустные.
– Привет, – замерла я со своим огромным мусорным пакетом. Тотчас вспомнилось, как Данька ее целовал.
– Мама‑то не заругает, что пришла сюда? – спросила я.
– Она не знает, – ответила Каролина и отвела взгляд в сторону.
Кажется, за маму ей было действительно неловко. И я смягчилась. Разве мы отвечаем за своих родителей?
– Извини еще раз за платье. Я тебя не видела, – сказала я.
– Я знаю, – кивнула Серебрякова. – И тебе не надо извиняться, Даша. Это я хотела извиниться.
– За что? – удивилась я.
– Из‑за меня Даня на тебя накричал вчера. Извини. Просто… То платье, оно мне очень дорого, и я… Вот заплакала. Прости, – повторила она. Голос у Серебряковой был несчастный. И в глазах снова появились отблески слез.
В это время совершенно не вовремя из‑за двери выглянула мама и, увидев меня с Каролиной, сказала:
– Даша, к тебе подруга пришла? Нечего в подъезде стоять. Заходите в квартиру.
И она пригласила Серебрякову к нам. Я спешно выкинула мусор и прибежала в свою комнату, где Каролина уже ждала меня, сидя на краешке дивана. Руки у нее были сложены на коленях, и глаза покраснели еще больше. Я почувствовала себя странно. Вроде бы я должна ее ненавидеть за поцелуй с Даней, но почему‑то Серебрякову было жаль.
– Понимаешь, это платье… последний подарок моей бабушки, – призналась она. – Поэтому я так и отреагировала. А Даня подумал, что это ты меня облила. Я приходила к нему сказать, что это не так. А потом встретила тебя.
– Ох, понятно, – вздохнула я, вертя в руках телефон. – А бабушка – она…
– Да, ее не стало, – опустила глаза Каролина.
– Соболезную, – искренне сказала я.
Мы немного помолчали. Я не знала, что говорить, да и она тоже. Паузы в разговорах я ненавидела – всегда чувствовала себя ужасно неловко. Поэтому, чтобы скрасить молчание, я решила принести что‑нибудь попить. Бросила телефон на диван и ушла.
Комментариев нет