Однако там, уже на месте, возникла новая непредвиденная проблема: посуда, точнее говоря, стакан. Пить в подъезде — занятие малопристойное, хотя в качестве вынужденной меры ещё допустимое. Но пить в парадняке, к тому же и «из горла», как последние алкаши, пятная честь родного города, полномочными представителями которого они себя ощущали, ни один, ни другой не согласился бы и в тридцатипяти градусный мороз. Это значило бы просто навсегда уронить себя в собственных глазах. Даже если бы то была не «красная головка», а самая что ни на есть «Московская»!
— Может, просто позвоним, вон, в любую дверь и попросим?
— Ага, — хмыкнул Никола. — Одолжите стаканчик цветочки на клумбе полить, а то они от мороза подвяли малость. Давай! Ты звони, а я понаблюдаю!
Всё же Иван рискнул. Он поднялся на один лестничный пролёт и нажал на кнопку звонка.
— Входите, — послышалось из-за двери.
Иван решил, что ему показалось и он принимает желаемое за действительное. Однако на всякий случай (махнув хлебной краюхой приятелю, как бы призывая того в свидетели) позвонил ещё раз.
— Да входите же, открыто!
Голос явно не был слуховой галлюцинацией и принадлежал реальному человеку. Дверь и впрямь спокойно открылась, едва Никола взялся за ручку и потянул. Друзья вошли в небольшую прихожую. Слева находилась кухня, а прямо — комната, где в противоположном двери углу, на диване лежал мужчина, лет сорока трёх, одетый в тёплый спортивный костюм. Его лицо, довольно приятное, чуть портили немного навыкате глаза, придавая ему несколько обиженное выражение.
— Что, ребята, — добродушно усмехнулся незнакомец, понимающе взглянув на нежданных гостей, — так замёрзли, что без посуды не пьётся? Заходите, заходите!
— Спасибо большое. Нам бы только стаканчик…
— На кухне. И не стаканчик, а стаканы! Берите и проходите сюда.
— Мы, собственно… — начал было Никола, в то время как Иван, сунув ему наконец хлеб, отправился на кухню.
— Тебя как звать?
— Николай. А его Иваном, — Бовкун мотнул головой в сторону приятеля, вернувшегося с тремя стаканами.
— Ну, а меня — Василием Иосифовичем. Вот и познакомились. Да проходите же вы, в конце концов! Стулья берите!
Ребята вошли в комнату и мельком огляделись: письменный стол у окна, стеллаж с книгами, шкаф в углу, несколько фотографий на стене… Ничего лишнего. Однако было в этой аскетичности что-то… не совсем обычное, какая-то неуловимая подчёркнутость, эдакий налёт снисходительного безразличия. Мебели немного, но она вся, включая тумбочку, — из красного дерева. Чёрный массивный телефон на письменном столе одинокого человека, живущего в отдельной квартире, «отрезанной» от соседней коммуналки, тоже свидетельствовал о том, что человек этот не совсем «простой».
Иван поставил стаканы на тумбочку рядом с диваном, чуть отодвинув полупустую пачку «Казбека» с лежащим на ней коробком в серебряном футляре. Затем взял пепельницу, наполовину заполненную окурками, и, осмотревшись, остановил вопросительный взгляд на новом знакомом, который, как ни в чём не бывало, продолжал лежать на диване, с улыбкой наблюдая за всеми манипуляциями.
— Мусорное ведро на кухне под раковиной, Ваня, — почти весело сказал он и устремил глаза на Николу. — Где же ты, Коля, пузырь-то прячешь? Не иначе — под мышкой кармашек. Не стесняйся, дружок, доставай.
— Да я… — малость смутился тот, вынимая бутылку.
— Да ты, — перебил Василий Иосифович, нехотя переводя себя из положения лёжа в состояние сидя. — Да ты не бойся, я на вашу поллитровку покушаться не стану.
Он открыл дверцу тумбочки и поманил Николая:
— Глянь-ка…
Наклонив голову, Никола заглянул внутрь и обмер: там стояло, по меньшей мере, десять-двенадцать бутылок (он таких и в Елисеевском не видел!) отборного грузинского коньяка.
— Так что вначале заглотите по полстаканчика своей отравы — для согрева, а потом уж попробуете, что такое настоящий „КВ“. Ну и я пригублю за компанию… Что, освоился? — обратился хозяин к Ивану, который снова вошёл в комнату, держа в одной руке тарелку с наструганным крупными ломтями хлебом, в другой — водружённую на чистую пепельницу тарелку с колбасой. — Ставь сюда — в тесноте, да не в обиде! Погоди-ка…
Он поднял сбоку тумбочки совершенно незаметную панель, откуда-то изнутри что-то выдвинул, и полезная поверхность увеличилась вдвое, превратив тумбочку в небольшой столик.
— Вот так. — Гостеприимец неожиданно хлопнул в ладоши и с заблестевшими вдруг глазами приказал: — А теперь, хлопцы, сели и налили! Себе — как положено, мне — ровно столовую ложку.
— Это как? — спросил Никола, открывая бутылку.
— Да как тебе удобнее, — в голосе Василия Иосифовича промелькнула нотка раздражения. — Хочешь — на глаз, а хочешь — возьми ложечку!
Иван всё понял. Во дворе их дома находился пункт приёма утильсырья, и он не раз видел, как пьёт, закончив работу, беспалый старьёвщик Архип — «тихий» алкоголик. Поэтому, молча забрав у Николы бутылку, он плеснул в один стакан, наполнил до половины два других и обратился к новому знакомому:
— Ваше здоровье!
— Давайте, ребятки! — Сделав свой глоток и поставив стакан, радушный хозяин вновь откинулся на диван и прикрыл глаза. — Закусывайте и повествуйте, кто вы такие, чем занимаетесь? Я так понимаю, студенты и, судя по всему, нездешние?
Поскольку Никола уже жевал, ответил Иван:
— Студенты. Из Ленинграда.
— Хороший город… Красивый… И люди… А отец не любил…
Собеседник замолчал и, казалось, задремал.
Никола вопросительно взглянул на Ивана. Тот отрицательно покачал головой и, спокойно откусив бутерброд, спросил:
— А как вы догадались, что мы — не местные?
Василий Иосифович, не открывая глаз, слегка усмехнулся:
— Местные вряд ли зашли бы ко мне за стаканчиком… — И вдруг порывисто сел на диване. — Вот теперь — наливай, как положено, по полной. Только уже не эту бодягу. — Он открыл тумбочку и достал оттуда бутылку. — На, Ваня, ты у нас виночерпий сегодня. Однако ещё одной малости не хватает. Я сейчас…
Он впервые поднялся со своего ложа (оказавшись, к удивлению ребят, совсем невысокого роста) и вышел на кухню. Иван вновь наполнил стаканы, а Никола, затолкав в рот остатки второго бутерброда, встал, подошёл к фотографиям на стене и… чуть не подавился. Усиленно работая челюстями и не отводя взгляда от фотографий, он сделал шаг в сторону и стукнул друга по плечу. Тот отмахнулся было, но, увидев выпученные глаза приятеля, нехотя оторвал себя от стула и подошёл к нему.
Никола поочерёдно указал пальцем на два фото. На одном, сделанном, по всей видимости, на даче, улыбающаяся девочка лет пяти сидела за столом между родителями, полуоблокотившись-полуприльнув к матери — красивой женщине с восточными чертами лица и большими печальными глазами. На втором, явно «южном», на фоне пальм и кипарисов, та же девочка, но уже значительно старше, жмурясь от солнца, грустно смотрела в объектив. Она как бы выглядывала из-за отца, который сидел в шезлонге и что-то писал, попыхивая трубкой. Обычные семейные фотографии. Обычные — если бы не одно обстоятельство: на обеих был изображён Сталин.
Комментариев нет