– Те, что ты дала в долг, – зачастила девушка, – конечно, много времени прошло, но мне просто не везло, а теперь я заработала. Спасибо, что ты не шумела, подождала.
– Я не Глафира!
– А кто? – осеклась невидимая собеседница.
– Ее домработница, Таня.
– А Глаша когда будет?
– Ну… в два, только она сразу потом уедет.
– Ага, скажи ей, что Алла звонила, хочет долг вернуть, – торопливо сообщила девица и отсоединилась.
Я осторожно положила трубку на стол. Однако Глафира странная девушка. Изображает из себя алкоголичку, а коньяк выливает в раковину… Ладно, это хоть как‑то объяснимо, но она на людях корчит из себя звезду, растопыривает пальцы, а на самом деле является рабой Свина. Крикливая, наглая, капризная… Однако отвечает на письма фанатов, дает деньги в долг, а потом не поднимает шума, когда ей их вовремя не возвращают. И Глафира пожалела совершенно незнакомую женщину, стоявшую на шоссе, остановилась, привезла ее к себе. Все‑таки в певице больше хорошего, чем плохого. Хотя она не преминула воспользоваться ситуацией и мигом предупредила, что не станет платить мне деньги! Ладно, хватит составлять психологический портрет хозяйки, надо топать за продуктами.
Ровно в четырнадцать ноль‑ноль появился Свин и заорал:
– Дуй в машину!
– Глафира не поднимется пообедать?
– Засунь себе суп в… – меланхолично сообщил продюсер. – Шевелись! Не забудь все необходимое!
Я пошла за костюмами и ящиком с косметикой. Свин – жуткий, неисправимый грубиян.
Сев в машину, я ойкнула и сказала:
– А где Глафира?
Свин, устроившийся на переднем сиденье, заржал.
– Не узнаешь?
Брюнетка, сидевшая около меня, растянула в улыбке большие кроваво‑красные губищи, поморгала карими глазами и чуть хрипловатым голосом протянула:
– Хай!
– Хай, – машинально ответила я и спросила: – А кого нужно узнавать?
– Митьку, – хрюкнул Свин и пихнул шофера в плечо.
– Вот же он, – недоумевала я, – и куда подевалась Глаша?
– Сногсшибательно, – резюмировал продюсер, – она около тебя сидит!
Я уставилась на брюнетку, та подмигнула мне.
– Это… ты? – вырвалось у меня. – Не может быть!
– Лися постарался.
– А с голосом что?
– Вот блин, охрипла чуток!
– Ну… а почему глаза карие?
– Это линзы.
– Да?
– Не верит, – взвизгнула Глафира, – супер! Народ сляжет! Все газеты нам обеспечены! Да я это, я! Вот гляди, след от ожога!
Я уставилась на обнаженную руку Глаши, действительно…
– Можно пощупаю?
– Еще плюнь и потри, – хмыкнула она.
– Хватит базлать, приехали, – сообщил Свин.
Когда мы вышли из машины, певицу утащила толпа народа. У меня выхватили ящик с гримом, сумку, портпледы и велели сидеть тихо на табуретке. Я послушно устроилась на жестком сиденье и привалилась спиной к дереву.
Снимать клип собирались на природе, режиссер выбрал симпатичную лужайку, покрытую зеленой травкой. Палило солнце, было очень жарко, где‑то высоко в небе щебетали птички, изредка моего лица касался легкий ветерок.
Съемочная группа толпилась вокруг всяких приборов.
– Ну, звезда моя, ты готова? – заорал режиссер. – Эй, кто‑нибудь, поторопите ее, натура уходит! Мне вон та тень не нравится! Сколько можно одеваться! У нее что, три задницы?
– Нечего орать, – ответила Глафира, выходя из расположенного рядом микроавтобуса.
Я бросила взгляд на певицу и чуть не свалилась с колченогой табуретки. Стройная Глаша напялила шубу из соболя, длинную, до щиколоток. Застегивалось одеяние лишь до пояса. Когда Глафира сделала шаг, полы разошлись в разные стороны и стала видна коротенькая ярко‑красная юбчоночка и сапоги‑ботфорты. На иссиня‑черных волосах моей хозяйки сидела шапка‑ушанка, верхний отворот которой украшала россыпь стразов.
– Где снег? – завопил режиссер.
Я почувствовала себя участницей пьесы абсурда. Какой снег? Они что тут, все с ума посходили? Одна стоит в шубе и ушанке, второй желает видеть белые хлопья, валящие с неба. На улице жаркий июнь! Сейчас Свин вызовет психиатрическую перевозку.
– Да, – капризно топнула ножкой Глафира, потом повернулась к режиссеру. – Меня торопили, а сами! Непорядок, Гена! Я звезда!
– Снег, живо! – замахал руками Гена.
Я вцепилась в табуретку.
– Только не нервничайте, – пробасил один из парней, стоявших возле какой‑то непонятной штуки.
Затем он нажал кнопку, взял шланг… Мигом из него полилась обильная пена. Через пару секунд лужайка стала похожа на опушку зимнего леса.
– Что они делают? – спросила я у шофера Мити, который меланхолично курил на редкость вонючую сигарету.
– Клип снимают, – пожал тот плечами, – на песню «Зима души». Снег им нужен, вот и наваливают.
– Но почему же зиму снимают летом?
Митька пожал плечами:
– Хрен их разберет. А в декабре Глашка в купальнике по набережной бегала, тогда про август пела.
– Интере‑есно, – протянула я.
– Всем заткнуться! – рявкнул Гена. – Мотор, пошла, пошла!
Глафира выскочила в центр лужайки, раскинула руки, завертелась, словно юла, и противным, слабым дискантом завела:
– В моей душе зима, зима, там нет тебя, тебя…
Я изумилась до глубины души. Секундочку, а где же звук? Сколько раз я слышала Глафиру, и все время у нее был не слишком большой, но вполне приятный голос. И потом, она сейчас фальшивит. Мой слух улавливает… Минуточку, похоже, у меня есть слух. может, я училась музыке?
– Стоп, стоп, – заорал Гена, – всех уволю на фиг! Где фонограмма? Где?! А? Все сначала!
Глафира отошла на стартовые позиции.
– Мотор, пошла, живо, радость на лице, счастье, – командовал Гена, – работаем!
Из автобуса грянула музыка, чистый, правильный голос завел:
– В моей душе зима, зима…
Я вздохнула. Похоже, в шоу‑бизнесе сплошной обман. Поют под фанеру, говорят не то, что думают, цвет волос, глаз, эмоции – все неправда.
– Где счастье? – вопрошал Гена. – Хватай снег и умывайся! Ты в восторге.
Глафира зачерпнула было пригоршню пены и тут же с отвращением отбросила.
– Фу, воняет.
– Стоп! Сначала!
– Не хочу этим умываться.
– А надо.
– Ни за что.
– Делай как велят.
– Не буду.
Чуть не зарыдав, Глафира кинулась к автобусику и исчезла внутри.
– У нас обострение звездности, – перекосился Гена, – о боже! Очень тяжело настоящему мастеру! Одни истерички кругом. Живо выгоните идиотку, поддайте снегу, немедленно! Свет уходит! Солнышко мое, суперстар, ну постарайся!
Последняя фраза, сказанная совсем иным тоном, чем предыдущие, относилась вновь к появившейся на лужайке Глафире.
Действие повторилось во второй раз, третий, четвертый, пятый… У меня заболела голова. «Снег» нестерпимо вонял, музыка гремела, режиссер орал. Через два часа после начала съемок я от всей души пожалела Глафиру. Ей‑богу, никаких денег и славы не захочешь, если требуется такая адская работа!
– Хватит, – взвыл Гена, – теперь конец. Глаша срывает шубу, падает лицом в снег, ее заносит метель. Ах черт, красивая картина будет!
И тут у моей хозяйки случилась самая настоящая истерика. С воплем: «Ни за что не стану падать!» – она унеслась в автобус.
– Да уж, – вздохнул Гена, – некоторые, понимаешь, звезды… Свин, наведи порядок.
Комментариев нет