– Было, – кивнул он.
– Запись или прямой эфир?
– И так и эдак. А что тебя интересует?
– Поведение ведущего. Я хочу понять, есть ли разница в его поведении при записи и прямом эфире.
– Асенька, поведение ведущего зависит не от этого, а от гостя и от установки. Ну и от концепции программы, естественно. Если программа в целом скандальная, разоблачительная, то ведущий всегда вкрадчиво‑агрессивен, он же должен сделать из своего гостя отрицательного героя, поэтому задает вопросы быстро, не давая времени собраться с мыслями, ловит на слове, перевирает и переиначивает все сказанное собеседником и так далее. И в этом смысле для него никакого значения не имеет, запись это или прямой эфир. Он при любом варианте будет вести себя именно так.
– А с тобой как было?
– Вот примерно так и было. Все ведущие хотели сделать из меня чудаковатого гения, которого не оценили и не признали в России, но у которого не хватает душевных сил сделать резкий шаг и порвать с ненавистной родиной, перебравшись в прекрасную страну всеобщего благоденствия. Как только я начинал говорить о том, что в России я давно признан, получил звание академика, имею собственную научную школу, возглавляю огромную лабораторию, они будто не слышали этого, тут же перебивали меня и спрашивали, сколько лет мне нужно корячиться в России, чтобы заработать столько, сколько мне в Штатах платят за одну двухчасовую лекцию. Противно, ей‑Богу.
– Зачем же ты соглашался участвовать в передаче? Ну ладно, в первый раз ты не знал, как дело пойдет, но потом‑то мог и отказаться. Разве нет?
– В принципе мог. Но не стал.
– Почему?
– Во‑первых, каждый раз надеялся, что все будет иначе, что с прошлым ведущим мне просто не повезло, а теперь разговор пойдет по‑другому.
– А во‑вторых?
– А во‑вторых, руководство университета, пригласившее меня читать лекции, было заинтересовано в этих передачах, и мне недвусмысленно дали это понять. У них тоже какая‑то там конкуренция между собой, и им важно, чтобы другие университеты знали, что я читаю лекции именно у них. А своим работодателям я отказать не мог. Теперь ответь мне, с чего такой интерес к телевизионным интервью?
Настя убрала тарелки в раковину, поставила на стол чашки, сахар, большую плоскую тарелку с печеньем, коробку апельсинового чая в пакетиках. Она молчала, пытаясь сосредоточиться и сформулировать свои смутные ощущения в более или менее связную фразу, но получалось у нее плохо.
– Понимаешь, Лешик, меня беспокоит Уланов. Передача стала совсем другой, потому что сильно изменился ведущий. И я не могу понять, в чем тут дело. То ли у него психологический шок от внезапной гибели двух сотрудников, то ли он к их убийству причастен лично.
– Асенька, ты забываешь о третьем варианте, который на самом деле первый, потому что главный. Деньги. Возможно, у Уланова и руководителей программы были разные взгляды, а теперь у него появилась возможность делать так, как он хочет. И зарабатывать на этом деньги.
– Поясни! – потребовала Настя, мгновенно забыв про остывающий чай.
– Ты не смотришь программу, поэтому не обращаешь внимания на рекламные блоки вокруг нее. А я могу совершенно точно тебе сказать, что в последние несколько дней эти блоки заметно расширились. Если раньше это было меньше минуты до начала программы и примерно полминуты после ее окончания, то теперь первый блок идет около двух с половиной минут. Тебе это о чем‑нибудь говорит?
– Ничего себе, – протянула она. – Значит, народ среагировал на разоблачительный тон передачи.
– Еще как среагировал, – подхватил Алексей. – Ты привыкла мерить все московскими мерками, поэтому тебе кажется, что «Лицо без грима» никто не смотрит, кроме пенсионеров и домохозяек. Ты исходишь из того, что основная масса работающих людей до шести часов находится на службе, потом до семи – в дороге, но это верно только для Москвы и Питера. А в других местах дорога занимает вовсе не так много времени, и рабочий день далеко не у всех с девяти до шести, огромное количество народу работает в другом режиме, так что на периферии программу смотрят. Да что там говорить, у нас в Жуковском она очень популярна, а это ведь почти Москва. У меня в институте каждый день только и разговоров об Уланове и его очередном госте. Пересказывают удачные реплики, хохочут, восхищаются. Смотреть Уланова стали даже те, кто раньше и не слышал о программе. И рекламодатели моментально усекли, что количество телезрителей у передачи резко выросло. Вот и результат. Размещением рекламы занимается специальная служба телеканала, и, естественно, они должны «отстегивать» какую‑то сумму Уланову и его группе как авторам и производителям популярной передачи.
– Но ведь к нему на эфир никто не придет, если он будет так себя вести. Побоятся.
– Да Бог с тобой, – расхохотался Леша. – Ты же сама мне тысячу раз рассказывала, почему преступность невозможно победить. Потому что каждый преступник прекрасно знает, что то, что он делает, неправильно, но уверен или по крайней мере надеется, что его не поймают. И здесь то же самое в точности. Человек может знать, как Уланов обращается с гостями программы, но при этом быть уверенным, что уж с ним‑то ничего подобного не случится, он окажется умнее и самого ведущего, и всех его прежних гостей. Они же абсолютные ничтожества, умом недалекие, талантами обделенные, а он – ого‑го! Он им всем покажет. И нам, телезрителям, тоже. Обычный ход мышления, уверяю тебя.
– Значит, ты полагаешь, что раньше программа зарабатывала деньги каким‑то другим путем? – задумчиво спросила Настя. И тут же ответила сама себе: – Да, по‑видимому, именно так оно и было. При Андрееве и Бондаренко у них был другой источник существования, а теперь с их гибелью этот источник тоже приказал долго жить, и Уланов, чтобы продержаться на плаву, вынужден пойти по банальному, изъезженному пути, по пути скандальности и «желтизны». Что ж, он своего добился, спрос на рекламное время вокруг передачи заметно возрос. Леша, а Леш?
– Что?
– И почему людям так нравится читать и слушать о том, что другие люди – преступники, взяточники, коррупционеры, что они порочны или даже просто глупы? Никогда не могла этого понять. А ведь за счет этого патологического интереса процветает огромное число средств массовой информации. Печатают какие‑то немыслимые байки про кровавых убийц, людоедов, серийных насильников, инопланетян, предсказателей – и ведь народ с упоением это глотает. Самые высокие тиражи у тех изданий, которые на каждой странице кого‑нибудь обвиняют во взятках и злоупотреблениях. Я не спорю, писать об этом надо, но почему читать об этом любят больше всего? Вот чего я не понимаю.
Комментариев нет