– Я знаю, это Целяева. Ты же мне обещал! Папусик!
– Так, – голос продюсера внезапно вновь обрел зычность и твердость, хотя еще минуту назад он разговаривал с Настей спокойно и вполголоса. – Или ты отправляешься обратно, или сидишь в комнате и делаешь вид, что читаешь книжку. Ты, конечно, букв не знаешь, но вид сделать можешь, ты же актриса, а не доярка. Вопросы есть?
– Дай слово, что это не Целяева! – Женский голос перешел на визг.
– Детка, я дважды одно и то же не повторяю. Или ты сидишь тихо, или уматываешь отсюда. На эту роль актрис навалом, ты не первая и не последняя, кто хочет ее получить, но выбирать буду я лично. И то только после рекомендации режиссера. И отчитываться перед вами, кого и почему я выбрал, я не буду ни при каких обстоятельствах.
– Значит, у тебя Целяева, – в голосе гостьи явственно зазвучали слезы. – Ты решил взять ее на эту роль, да?
– Все, мое терпение кончилось.
Дорогань щелкнул замком, скрипнула открывающаяся дверь.
– Три шага в направлении лестницы, быстро. И не имей привычки приходить без звонка, не в деревне живешь, телефоны на каждом углу есть. Все, красавица, привет и нежный поцелуй.
Он с грохотом захлопнул дверь и вернулся в гостиную. Лицо его было абсолютно спокойным, словно и не скандалил только что, а разговаривал с соседкой, пришедшей за солью или спичками.
– Еще раз прошу прощения. На чем я остановился?
– Всеволод Семенович, а вы круто обходитесь с людьми, – заметила Настя.
Он допил кофе, чуть отодвинул кресло от низкого столика и с громким вздохом вытянул ноги.
– Я вынужден. Поверьте мне, я по натуре человек мягкий и незлобивый. Но я не имею права позволять себя шантажировать.
– Кто же вас шантажирует? Эта дама?
– Все!
Он вскочил с кресла и принялся расхаживать из угла в угол, оживленно жестикулируя.
– Эта девочка считает, что если три года назад я по пьянке с ней переспал, то теперь она имеет право врываться ко мне в квартиру и требовать отчета. Заметьте себе, речь не идет о каких бы то ни было отношениях между нами, тот эпизод был случайным и для меня, и для нее и больше не повторялся. У нее за три года в постели перебывала чертова уйма мужиков, но она тем не менее полагает, что может рассчитывать на мою благосклонность при подборе актеров для нового фильма. Вы думаете, она одна такая? Я не хочу сказать, что злоупотребляю случайными связями, но ведь и мужики начинают чувствовать себя вправе претендовать на что‑то после совместно выпитой рюмки или после парной.
– Все равно это жестоко, – сказала Настя. – Почему вы не объяснили ей, что у вас в гостях не конкурентка Целяева, а сотрудник милиции? Она бы сразу успокоилась. А теперь переживать будет.
– Вот!
Дорогань на секунду остановился и вперил в нее вытянутый указательный палец.
– Вот это я и называю шантажом. Актрисуля позволяет себе врываться в мой дом без приглашения и требовать от меня отчета, а я в ответ вынужден оправдываться. Нет, нет и нет! Если она что‑то там в своей глупой голове придумала, то это ее проблемы, исключительно ее, и я никогда не позволю сделать эти проблемы моими. Я принимаю в своем доме кого считаю нужным, и никто не вправе мне указывать. Позволить им хотя бы один раз – и конец! Я уже никогда не отобьюсь, я буду вынужден всю оставшуюся жизнь объясняться с друзьями и приятелями, почему я взял этого режиссера, а не другого, этого сценариста, этого актера. А я не могу и не хочу ничего объяснять и ни перед кем оправдываться. Я – производитель, вы понимаете? Мое дело – сделать кино, прокат которого позволит вернуть вложенные деньги и получить хоть какую‑то прибыль. И только я знаю, кого на эту работу приглашать, чтобы вернуть затраты. Только я, а вовсе не те актеры, которые хотят сниматься. Представьте себе директора металлургического комбината, к которому приходит приятель и говорит: давай будем лить металл из моей руды, ну и что, что она некачественная и не соответствует стандартам, ну и что, что этот металл у тебя потом никто не купит, ну и что, что станки, сделанные из этого металла, через неделю развалятся, да наплевать на все это, мы же с тобой столько водки выпили вместе, столько девок перетрахали, так купи у меня руду, а то мне рабочим зарплату платить нечем. И я точно в таком же положении. Никто и никогда не будет мне указывать, как и с кем делать кино.
Он замолчал, выдержал паузу и расхохотался. Лицо его снова стало мягким и веселым.
– Каков я, а? Фантомас разбушевался.
– Ну, в данном случае правильнее было бы сказать: Фантомас против Скотленд‑Ярда, поскольку я все‑таки из милиции.
– О! Умница! Я сразу почувствовал в вас киношную душу. Ну все, я выпустил пар, можно заняться делом. На чем мы остановились?
– На том, что передача вам не понравилась и вы не поняли, зачем нужна была работа корреспондента.
– Да‑да, именно так. Собственно говоря, больше мне и рассказать‑то нечего. На этой пронзительной ноте мое общение с «Лицом без грима» закончилось.
– А Уланов? Я хотела бы услышать о нем подробнее.
– Уланов…
Дорогань перестал бегать и снова плюхнулся в кресло напротив Насти.
– Он мне показался чужим, если вы понимаете, что я имею в виду.
– Не понимаю, – честно призналась Настя.
– Бондаренко мне сто раз повторяла во время наших двух встреч, чтобы я не волновался, у них в программе ведущий очень доброжелательный и приятный во всех отношениях человек, он никогда не поставит гостя в неловкое положение, он, дескать, любит своих гостей, и причин для беспокойства у меня никаких нет. А что я увидел?
Он взял драматическую паузу и выжидательно взглянул на Настю.
– И что же?
– Я увидел человека, который не только не любит своих гостей, он не любит вообще никого и ничего. Ему все, извините, до одного места. Я хочу сказать: до лампочки. И передача, которую он ведет, и гость, которого они пригласили. Ему смертельно скучно и уже ничего не нужно. Более того, он оказался еще и плохо воспитан. Сразу после эфира он встал и вышел из студии, даже не попрощался. Такое впечатление, что это я напросился к нему в программу, и он мне сделал большое одолжение, дав возможность вякнуть пару слов в прямом эфире. Оно мне надо? У меня мало другой головной боли?
Комментариев нет