Я умею…

Его притворное удивление, это «И-и-и-и», его дергающееся тело, мелькающие руки и выпученные глаза вызвали у меня бешеную… злость. Кто дал ему право так вести себя? Так вести себя должен бы я, но, увы, не могу. Право так вести себя принадлежит им – ему, а я должен молчать и делать всю грязную работу.

Я был в бешенстве.

Я выхватил из-под газеты нож для мяса и пошел на него.

И споткнулся о нее.

Я повалился вперед и наверняка сбил бы его, если бы он вовремя не увернулся. Нож выпал из моей руки.

В течение минуты я не мог даже пальцем пошевелить. Я распластался на полу, беспомощный и безоружный. Хотя я мог бы сдвинуться немного, обнять ее, и мы были бы вместе, как всегда.

Вы думаете, он это сделал? Поднял нож и кинулся на меня? Ну что бы ему стоило, это же такая малость! Но нет, черт побери, нет, господи, нет, боже ты мой…

Нет.

Он поступил так, как все, – сбежал.

Я схватил нож и бросился вслед за ним.

К тому моменту, когда я добрался до входной двери, он уже был на улице – мерзавец имел хорошую фору. К тому моменту, когда я добрался до улицы, он уже был в полуквартале от меня и во всю прыть несся к центру. Я бросился за ним.

Из-за ботинок я не мог бежать быстро. Я встречал множество людей, которые за всю жизнь не прошли и пятидесяти миль. Однако он тоже бежал не очень быстро. Он дергал головой, его волосы развевались на ветру. А локти он все еще прижимал к ребрам и при этом продолжал размахивать руками и вопить – теперь уже громче, как когда старая сирена разогреется:

– И-и-и-и! И-и-и-и! И-и-и-и-и!..

Он размахивал руками и мотал головой, как глава какой-нибудь изуверской секты во время религиозного бдения в лесу. «И-и-и-и!», и призовем Господа, и все вы, несчастные грешники, придите к Господу, как к нему пришел я.

Грязный сукин сын! Как же низко можно пасть!

– Убийство! -закричал я. – Держите его! Он убил Эми Стентон! Убийство!

Я орал во всю силу своих легких. В домах стали распахиваться окна, хлопать двери. Люди выбегали на террасы. И это подстегнуло его.

Он выбежал на середину улицы и побежал быстрее. Я тоже побежал быстрее, потому что это был очень грязный квартал на окраине делового района, а ботинки как раз и предназначены для грязи.

Он заметил, что я догоняю его, и попытался ускорить бег, но это у него не получилось. Видимо, он слишком много сил потратил на свое «Ииии!».

– Убийство! -орал я. – Убийство!Держите его! Он убил Эми Стентон!..

Все происходило до ужаса быстро. Когда рассказываешь, создается впечатление, будто это заняло много времени, а дело в том, что я не упускаю ни одной детали. Я стараюсь точно передать все подробности, чтобы вы уж наверняка поняли.

Казалось, что впереди, там, где начинался деловой район, на нас несется целый полк машин. А потом неожиданно все эти машины слетели на обочину, как будто по улице прошел огромный плуг.

В этом районе все люди такие. Они всегда поступают так. Они никогда не сунутся в толпу, чтобы узнать, из-за чего переполох. Для этого существуют те, кому за это платят. А те, кому за это платят, делают свою работу без понуканий, спокойно и деловито. Обитатели этого района знают, что никто не будет горевать о них, если они подставят себя под пулю.

– И-и-и-и! И-и-и-и-и! И-и-и-и-и-и-и! – вопил он, дергаясь и шатаясь.

– Убийство! Он убил Эми Стентон…

Впереди посередине перекрестка остановился старый маленький «родстер», и из него вылез Джефф Пламмер.

Он нырнул в машину и достал винчестер. Со стороны казалось, что он спокоен и никуда не торопится. Он привалился к крылу машины, одной ногой уперся в колесо и вскинул винтовку.

– Стоять! – крикнул он.

Больше он не кричал и сразу выстрелил, потому что бродяга направился к тротуару. Зря он это сделал – любой знал, что последует за «Стоять!».

Бродяга споткнулся и, повалившись, схватился за колено. Однако он все же встал. Он дергался и размахивал руками, и создавалось впечатление, будто он что-то ищет в карманах. А в такой ситуации этого делать не следует. Нельзя допускать, чтобы у кого-то даже создавалось впечатление.

Джефф выстрелил три раза, перед каждым выстрелом смещая прицел. Первый выстрел только ранил бродягу, а три следующих прикончили его. Когда он упал в грязь, от его головы почти ничего не осталось.

Я обрушился на него и начал бить, а все оттаскивали меня. Я, запинаясь, лепетал о том, как я был наверху и услышал какой-то шум, но не придал ему значения. А потом…

В четком рассказе никакой надобности не было. Все они и так поняли, как все произошло.

Через толпу протолкался врач, доктор Цвайльман. Он сделал мне укол, и меня отвели домой.

 20

На следующее утро я проснулся чуть позже девяти.

От морфина слюна во рту стала клейкой, в горле пересохло – не знаю, почему он не использовал гиосцин, как все эти чертовы идиоты, – и я мог думать только о воде.

В ванной я выпил несколько стаканов подряд, и меня начало трясти. (Уверяю вас, ничегохуже морфина нет.) Вскоре меня отпустило, я выпил еще пару стаканов, и они решили остаться в желудке, а не рваться наружу. Я умылся сначала горячей водой, потом холодной и причесался.

После этого я вернулся в спальню и, сев на кровать, попытался вспомнить, кто меня раздел. И тут меня будто обухом ударили по голове. Нет, это не имело отношения к ней. Я даже не думал о том. Другое.

Почему я один? Так не должно быть. В такое время друзья должны находиться рядом. Я потерял возлюбленную, на которой собирался жениться, я прошел через страшное испытание. А они оставили меня одного. Никто не остался, чтобы утешить меня, поухаживать за мной или просто покачать головой и сказать, что такова воля Божья и что она будет счастлива на небесах. Ведь я – любой нуждается в такой заботе. Он нуждается в помощи и сочувствии. Я всегда был рядом, когда у кого-нибудь из моих друзей случалось горе. Черт, я – любой будет не в себе после такого потрясения. И может что-нибудь с собой сотворить. Поэтому рядом должны быть люди. И…

А людей рядом не было. Я встал и заглянул в другие спальни, чтобы убедиться в этом.

Я не собирался ничего делать с собой. Они со мной ничего не сделали, и я не буду ничего делать для них.