Итак – или я уже упоминал об этом? – 5 апреля 1952 года, вечером в субботу, за несколько минут до девяти, я убил Эми Стентон.

Возможно, вы назовете это самоубийством.

 19

Она увидела меня и на секунду испугалась. Она сбросила на пол свои две дорожные сумки, наподдала одну из них и убрала с лица прядь волос.

– Ну! – резко проговорила она. – Неужели тебе в голову не приходит помочь мне! Кстати, а почему ты не поставил машину в гараж?

Я помотал головой, но ничего не сказал.

– Черт побери, Лу Форд! Иногда я думаю… Да ты еще не готов! Ты всегда обвиняешь меня в том, что я медлительная, а сам! Сегодня день нашей свадьбы, а ты даже… – Она внезапно замолчала и плотно сжала губы. Ее грудь учащенно вздымалась и опускалась. Кухонные часы громко тикали целых десять минут, прежде чем она заговорила снова: – Прости, дорогой. Я не хотела…

– Эми, больше ничего не говори, – сказал я. – Просто ни одного слова.

Она улыбнулась и, раскрыв объятия, подошла ко мне.

– Не буду, дорогой. Больше не скажу ничего подобного. Зато мне хочется рассказать тебе, как сильно…

– Конечно, – согласился я. – Тебе хочется излить мне свою душу.

И я изо всей силы ударил ее в живот.

Мой кулак утонул в плоти почти до запястья и стукнулся о позвоночник. Я отпрянул в сторону, и она, переломившись, повисла на моей руке.

Ее шляпа слетела, голова ударилась о пол. А потом она обмякла, повалилась вперед, как в кувырке, подминая под себя голову, и упала на спину. Так она лежала с выпученными глазами и мотала головой из стороны в сторону.

Она была одета в белую блузку и светло-кремовый костюм – новый, потому что раньше я его не видел. Я взялся за полы блузки и рывком распахнул ее до талии. Затем я задрал юбку ей на голову. Она задергалась и попыталась высвободиться, издавая при этом забавные звуки, как будто пыталась засмеяться.

А потом я увидел, что под ней растекается лужа.

Я сел за стол и стал читать газету. Я очень старался не отрывать взгляда от статьи. Однако освещение было слабым, во всяком случае, для чтения, а Эми все время шевелилась. Кажется, она просто была неспособна лежать спокойно.

Я почувствовал, что что-то коснулось моего ботинка, и посмотрел вниз. То была ее рука. Она скользила взад-вперед по мыску моего ботинка, потом она поднялась к щиколотке. Почему-то мне было страшно убрать ногу. Ее пальцы добрались до верха и вцепились в край. Пересилив себя, я встал и попытался отдернуть ногу, но пальцы не отпускали.

Я протащил ее за собой два-три фута, прежде чем освободился.

Ее ладонь продолжала шевелиться, скользить взад-вперед по полу. Наконец она наткнулась на свою сумочку и сжала ее. Я усмехнулся, думая о том, что это так похоже на нее, знаете ли, вцепляться в сумочку. Она всегда была такой прижимистой, и… и, думаю, она такой и должна была быть.

Стентоны считались лучшей семьей в городе. Однако ее родители болели уже много лет и редко выбирались из дома. Она была вынуждена экономить – это и дураку понятно, – потому что иного выбора не было, как и у всех нас. Думаю, ей не очень нравилось, когда я дразнил ее непробиваемой и изображал удивление, когда она злилась.

Думаю, те лекарства, что она покупала мне, когда я болел, были не худшего качества. Они были того качества, которое требовалось, чтобы свести концы с концами. Думаю…

Черт, почему он не идет? Она уже полчаса почти не дышит, и наверняка ей страшно тяжело. Я знал, как ей трудно, и тоже задержал дыхание на секунду, так как мы всегда все делали вместе, и…

Он пришел.

Я запер переднюю наружную дверь, поэтому он вынужден был постучать. Я услышал его стук.

Я дважды сильно пнул ее ногой в голову, и она аж подскочила. Юбка соскользнула с ее лица, и я понял, что с ней проблем не будет. Она умерла в день своей… После этого я открыл дверь и впустил его.

Я сунул ему в руку рулончик двадцаток и сказал:

– Положи в карман. Остальное в кухне. – И пошел в кухню.

Я знал, что он положит деньги в карман, – вы бы тоже это знали, если бы помнили, какими были в детстве. Представьте: вы подходите к мальчику и говорите: «Вот, держи». Он тоже вытаскивает какую-нибудь дрянь. И вы знаете, что он держит либо собачью какашку, либо колючку, либо дохлую мышь. Но если вы действуете стремительно, он делает то, что вы ему говорите.

Я действовал стремительно. И так же стремительно пошел на кухню. Он следовал за мной по пятам, потому что боялся выпустить меня из виду.

В кухне было почти темно, как я уже говорил. Я своим телом загораживал ее от него. Он шел позади меня, следя за каждым моим движением и не глядя по сторонам. Когда мы вошли в кухню, я быстро отскочил в сторону.

Он едва не наступил ей на живот. Думаю, он все же на секунду коснулся его своей ступней.

Он отдернул ногу и ошарашенно уставился на нее. Казалось, она превратилась в магнит, а его глаза – в железные бляшки: они все выпучивались и выпучивались. Он пытался отвести взгляд, но глаза не слушались и лишь перекатывались в глазницах. Наконец он справился с ними.

Он посмотрел на меня, зашлепал губами и произнес:

– И-и-и-и!

Звук получился чертовски забавным, как у испорченной сирены, которая никак не может завыть.

– И-и-и-и! – сказал он. – И-и-и-и!

Звучало очень забавно, да и сам он выглядел страшно забавным.

Вы когда-нибудь видели плохих джазовых певцов в захудалом ресторанчике? Видели, что они делают со своим телом, чтобы компенсировать отсутствие голоса? Они откидываются назад, голову вытягивают вперед, а локти прижимают к ребрам и начинают делать идиотские пассы руками, качаться и крутить бедрами.

Именно так он и выглядел и при этом продолжал издавать этот забавный звук. Его губы дрожали и кривились, а выпученные глаза вращались в глазницах.

Я хохотал до упаду. Я просто ничего не мог с собой поделать – так забавно было смотреть на него. Тут я вспомнил, что он совершил, и перестал смеяться. Я разозлился – я буквально потерял голову от горя.

– Ах ты, сукин сын! – закричал я. – Я собирался жениться на этой бедняжке. Мы хотели сбежать, а она застала тебя в доме, и ты пытался…

Я замолчал, потому что он ничего этого не делал. Но мог бы. С той же легкостью. Сукин сын мог бы, а он был таким, как все. Он был слишком мягкотелым, чтобы совершить нечто подобное. Он предпочитал оставаться в стороне и демонстрировать свою власть. Он помахивал кнутом, кружил вокруг меня, не давая мне убежать, и приговаривал: «Как, приятель, разве ты ничего не сделал?» Они все гоняли меня кнутом и приговаривали. Они – он и совершил это. А я не собираюсь брать на себя чужую вину. Я умею быть таким же чистоплюем, как они.