Ну конечно, усмехнулся Фрэнк.
– …но ради общественного блага. Если это правда, люди должны знать одно: если кто‑то из ваших близких или друзей оказался в таком коконе, не пытайтесь его снять. А теперь я передаю слово Джорджу Олдерсону в студии. Мне сказали, что у него сейчас особый гость, который может хоть немного прояснить, с какой ужасной…
Фрэнк протянул руку к пульту и выключил телевизор. И что теперь? Что, твою мать, теперь?
Собаки, которых Фрэнк еще не отвез в питомник «Харвест‑Хиллс», продолжали яростно облаивать мотылька, порхавшего в узком коридоре между клетками.
Фрэнк погладил пса, лежавшего у его ног.
– Все хорошо. Все в порядке.
Пес успокоился. Он поверил Фрэнку, благо других вариантов у него не было.
8
Магда Дубчек оседлала труп сына. Она прикончила Антона, перерезав острым осколком чаши блендера шею, а чтобы подстраховаться, вогнала другой острый осколок в слуховой проход, до самого мозга. Кровь продолжала хлестать из раны на шее, на бежевом ковре расползалось красное пятно.
Слезы потекли из глаз Магды. Она словно видела их со стороны. Почему эта женщина плачет, спрашивала она себя, не очень понимая, кто именно плакал и где. И если подумать, где в действительности была сейчас Магда? Вроде бы она смотрела телевизор и решила немного отдохнуть?
Сейчас она точно находилась не в своей спальне.
– Привет? – обратилась она к окружавшей ее темноте. В темноте были другие, много других, Магда полагала, что чувствует их, но не видит. Может, они там? Или тут? Где‑то. Магда двинулась вперед.
Она должна их найти. Она не могла оставаться в одиночестве. И если были другие, возможно, они помогут ей вернуться к сыну, Антону.
Магда поднялась с трупа, хрустнула старушечьими коленями. Поплелась к кровати, плюхнулась на нее. Закрыла глаза. Новые белые нити лезли из щек, покачивались, ложились на кожу.
Она спала.
Искала других, в том другом месте.
Глава 6
1
Вторая половина дня выдалась жаркой, словно весна сменилась летом, и по всему Дулингу начали звонить телефоны: некоторые из тех, кто следил за новостями, принялись звонить друзьям и родственникам, которые не следили. Другие никому не звонили, уверенные, что это или буря в стакане воды, как проблема двухтысячного года, или откровенное вранье вроде пущенного в Сети слуха о смерти Джонни Деппа. В результате многие женщины, которые предпочитали музыку телевизору, уложили своих младенцев и малолетних детей спать и, как всегда, едва те перестали ворочаться, заснули сами.
Им снились другие миры, не тот, где они жили.
Дочери присоединились к ним в этих снах.
Сыновья – нет. Эти сны были не для них.
И когда часом или двумя позже голодные маленькие мальчики просыпались, они обнаруживали, что их матери по‑прежнему спят и любимые лица покрыты какой‑то белой липкой гадостью. Они принимались кричать и сдирать эти коконы – и тем самым будили спящих женщин.
К примеру, так разбудили миссис Леанну Барроуз из дома 17 по Элдридж‑стрит, жену помощника шерифа Рида Барроуза. У нее вошло в привычку каждый день, примерно в одиннадцать, ложиться спать с их двухлетним сыном Гэри. Легла она и в четверг Авроры.
В самом начале третьего мистер Фриман, сосед Барроузов из дома 19 по Элдридж‑стрит, овдовевший пенсионер, опрыскивал росшие у тротуара хосты репеллентом от оленей. Дверь дома 17 с грохотом распахнулась, и мистер Фриман увидел, как миссис Барроуз, пошатываясь, выходит на улицу, неся под мышкой юного Гэри, словно доску. Мальчик в одном подгузнике орал и размахивал руками. Полупрозрачная белая маска скрывала большую часть лица его матери. Один кусок свисал от угла рта на подбородок. Вероятно, надорвав маску в этом месте, мальчик разбудил мать и привлек к себе ее совсем не благожелательное внимание.
Мистер Фриман не знал, что и сказать, когда миссис Барроуз быстрым шагом двинулась к нему, стоявшему в тридцати футах, у самой границы между участками. Почти все утро он провел в саду, поэтому новостей не видел и не слышал. Лицо соседки – точнее, отсутствие лица – лишило его дара речи. По какой‑то причине при ее приближении он снял панаму и прижал к груди, словно приготовился слушать национальный гимн.
Леанна Барроуз бросила своего вопящего отпрыска в растения у ног Альфреда Фримана, развернулась и, пьяно покачиваясь, направилась по лужайке к крыльцу, тем же путем, каким и пришла. Белые клочки, напоминавшие папиросную бумагу, свисали с ее пальцев. Она вошла в дом и захлопнула дверь.
Этот феномен оказался одной из самых интересных и наиболее обсуждаемых загадок Авроры: так называемый «материнский инстинкт» или «родительский рефлекс». Если счет сообщений о насилии спящих по отношению к пытавшимся их разбудить взрослым шел на миллионы, а еще больше случаев остались в тени, то проявления агрессии по отношению к маленьким детям практически не было зафиксировано. Спящие или передавали младенцев и маленьких детей мужского пола первому встречному, или просто оставляли их за дверью. После чего возвращались на место спячки.
– Леанна? – позвал Фриман.
Гэри катался по земле, плакал и пинал листья пухлыми розовыми ножками.
– Мама! Мама!
Альфред Фриман посмотрел на малыша, потом на хосты, которые опрыскивал, и спросил себя: Отнести его обратно?
Детей – у него их было двое – он не жаловал, и чувство это было взаимным. И конечно, он не хотел иметь ничего общего с Гэри Барроузом, отвратительным маленьким террористом, социальные навыки которого ограничивались размахиванием игрушечным оружием и криками о «Звездных войнах».
Но лицо Леанны, прикрытое этой белой дрянью, навело Фримана на мысль, что сейчас она не совсем человек. И он решил оставить ребенка у себя, до тех пор, пока не сможет связаться с мужем Леанны, помощником шерифа, чтобы тот забрал своего отпрыска.
Это решение спасло ему жизнь. Бросившие вызов «материнскому инстинкту» горько об этом пожалели. Что бы ни заставляло пораженных Авророй матерей мирно избавляться от своих юных отпрысков мужского пола, вопросов матерям задавать не следовало. Десятки тысяч убедились в этом на личном опыте, и это знание стало последним в их жизни.
– Извини, Гэри, – сказал Фриман. – Думаю, какое‑то время тебе придется побыть со старым дядей Альфом. – Он наклонился, сунул руки под мышки безутешному малышу и понес его в дом. – Могу я попросить тебя вести себя прилично, или это уже перебор?
2
Клинт оставался с Иви почти все время, потребовавшееся на оформление документов. В отличие от Лайлы. Он хотел, чтобы она была с ним, хотел и дальше убеждать ее, что засыпать нельзя, – он начал твердить ей об этом, едва она вышла из патрульного автомобиля в тюремном дворе. Уже сказал раз пять или шесть, но чувствовал, что его тревога только выводит ее из себя. А еще он хотел спросить, где она провела прошлую ночь, но понимал, что с этим лучше подождать. Учитывая события здесь и в мире, Клинт уже не был уверен, что это важно. Однако мыслями постоянно возвращался к этому вопросу, как собака, зализывающая раненую лапу.
Комментариев нет