Одержимость

– Какие планы на этот семестр? – спросил Фабиан, перекрикивая рев двигателя и ветра.

Отто и Чарльз переглянулись, не понимая, к кому обращен вопрос. Отто вдавил зажигалку в гнездо и вытряхнул помятую сигарету из сплюснутой пачки «Мальборо».

– Я не составляю планов. Никогда.

– А что твои родители? – спросил Чарльз.

– Мои? – переспросил Фабиан.

– Да.

– В норме, – неохотно ответил Фабиан. – По‑прежнему врознь. Как твоя мать?

Он поднял руку, покрутил рукоятку и открыл люк. В машину ворвался поток ледяного воздуха и рев, заглушивший ответ Чарльза. Фабиан посмотрел на солнце справа – низкий красный шар, поднимающийся над холмами Бургундии. Благодаря ему нальется соком виноград, а из него сделают вина: великие белые, великие красные. Красные, как кровь. Лет через двадцать он, может быть, откроет бутылочку «Кло‑де‑Вужо», наклонится к кому‑нибудь и скажет: «Я видел солнце, которое теперь в этой бутылке, я был там».

Снова накатило ощущение неумолимости судьбы. Шар солнца вдруг показался слишком близким. Захотелось открыть окно и оттолкнуть его. Лучи света поиграли на приборном щитке, пробежали по нему, яркие, живые. «Словно свежая кровь», – опять подумал он.

– В этом семестре я попытаюсь научиться играть в крикет, – заявил Чарльз.

– Крикет… – Отто бросил на него странный взгляд. – Возможно, Кембридж – моя последняя возможность поиграть.

– Ты сказал – крикет? – прокричал Фабиан.

– Да! – крикнул ему в ответ Чарльз.

Вдали мелькнуло скопление красных огоньков. Рассвело еще не окончательно, а потому четко разглядеть, что там такое, было затруднительно. Несколько автомобилей собрались в кучу, мигает оранжевый огонек, что‑то смещается в среднюю полосу. Фабиан вырулил на скоростную полосу, чуть придавил педаль газа, включил фары.

– Не знал, что ты играешь.

– Я был в основном составе Винчестера.

– В основном составе дрочеров, – усмехнулся Фабиан, на миг повернув голову.

– Кого?

– Дрочеров!

– Фабиан!

Фабиан услышал голос Отто – странный, сдавленный, пресекающийся. Почувствовал, как того передернуло, как он напрягся. Снова устремил взгляд на дорогу.

Прямо ему в глаза бил приближающийся свет фар. Крупные, расположенные высоко ослепляющие фары двигались им в лоб по встречке – по их полосе.

– Грузовик! – прокричал он. – Черт!

Он перебросил ногу на педаль тормоза, понимая, что это лишено смысла – слишком поздно. В мерцании желтых фонарей увидел две последние цифры номера: 75. Париж, подумал он.

А потом он вдруг оказался над «гольфом», посмотрел вниз. Сквозь открытый люк он видел Отто, Чарльза и Генри. Они дергались, как тряпичные куклы. Он смотрел как зачарованный, наблюдал все словно в замедленной съемке. Потом увидел, как «гольф» начал сминаться, ударившись о передок грузовика, и понял, что это и не грузовик вовсе, а легковая машина – «ситроен», одна из больших старых моделей, внушительная, высоко поднятая над землей.

Сначала смялся капот, потом пошла крыша, затем лобовое стекло словно превратилось в перья – в сотни тысяч перьев, которые запорхали вокруг. Что‑то теперь летало в воздухе, какие‑то формы, большие и малые. Задние двери «ситроена» открылись – одна внутрь, другая наружу, а сам «ситроен», казалось, развернулся. На заднем сиденье лежали упаковки, которые начали медленно взмывать вверх. Они ударялись о крышу, раскрывались, вылетали маленькие человечки – белые, коричневые, черные. Все пушистые, с раскинутыми руками, они вращались в воздухе в подобии странного ритуального танца. «Плюшевые мишки», – понял он, глядя, как они падают, подпрыгивают, снова падают.

В воздухе пахнуло бензином – чудовищно резкий запах. Все на секунду подернулось дымкой, словно снизу подсунули матовое стекло. Потом раздался странный глухой хлопок, как если бы взорвалась покрышка, а вслед за этим долетел обжигающий жар. Первыми занялись огнем плюшевые мишки, потом стала отслаиваться краска на машинах.

Фабиан завибрировал от жары, его пробрала непреодолимая дрожь. Он попытался пошевелиться, но не смог. Все теперь подернулось дымкой, которая надвигалась, смыкалась вокруг него.

– Нет, – вдруг сказал он. – Нет! – Он завертел головой как безумный, снова попытался вырваться. – Кэрри! – закричал он. – Кэрри!

Потом он вдруг перестал чувствовать жар. Он снова несся по шоссе. Свет теперь был ослепительно‑белым. «Вероятно, солнце взошло слишком быстро», – подумал он, сжимая руль. Почувствовал, как машина набирает скорость. Переключать передачи не требовалось, «гольф» ускорялся сам по себе вне дороги, скользил над поверхностью. Разметка исчезла, исчезли дорожные знаки и всё‑всё. Он теперь летел, он мог долететь до звезд! Фабиан потянул рулевое колесо на себя, но машина не набирала высоту, она только бесшумно мчалась через свет к исчезающей точке в белом тумане на горизонте. Он пролетел над обломками дымящейся машины у обочины, потом мимо лежащего на боку автобуса, мимо грузовика с разодранной на две половины кабиной, двух ржавых, брошенных машин, которые сплелись, словно подравшиеся жуки, еще одной машины, в которой сквозь пламя можно было смутно разглядеть горящие фигуры. Свет впереди с каждой секундой ослеплял все сильнее. Фабиан вгляделся. Сиденье Отто было пусто.

– Где Отто?

– Вероятно, выпал, – сказал Чарльз.

– Он только что закурил. Где его сигарета?

– Наверное, взял с собой.

Голос Чарльза звучал как‑то странно, словно издалека. Фабиан оглянулся через плечо. Он помнил, что сзади сидят Чарльз и Генри, но уверен не был.

– Чарльз, мы столкнулись с той машиной?

– Не знаю. Кажется.

Слепящий свет обжигал глаза. Фабиан наклонился и пошарил в поисках солнцезащитных очков. Увидел впереди тени в белом тумане, двигающиеся фигуры.

– Péage, – сказал он. – Мне нужно немного денег.

– Нет, – возразил Чарльз. – Не думаю, что нам потребуются деньги.

Фабиан почувствовал, что машина взмывает вверх, а потом уходит из‑под него. Вдруг понял, что повис в белом свете, тот согревал его, и Фабиан устроился в нем поудобнее. Увидел идущие к нему фигуры. Потом он снова вспомнил, и его начало трясти.

– Кэрри! – Он попытался кричать этим фигурам, но никаких звуков произвести не мог. – Кэрри! Ты должна позволить мне. Должна!

Теперь они стояли вокруг него и дружелюбно улыбались, радуясь встрече.

2

Официант налил на один дюйм «Шамбертена» в бокал Дэвида, потом отошел и замер неподалеку. Дэвид посмотрел бокал на тусклый свет, покрутил вино, чтобы растеклось по стенкам, вгляделся в винные слезы – в то, что осталось на стенках, когда вино осело. Втянул запах носом, нахмурился, опрокинул содержимое бокала в рот, шумно побулькал, потом начал жевать его, словно это было не вино, а кусок стейка. «Не выплевывай его назад, господи боже, не выплевывай, – твердила Алекс про себя, – видеть не могу, когда ты выплевываешь».

К ее облегчению, муж кивнул официанту, и пытка закончилась.

– «Шамбертен» семьдесят первого года, – гордо проговорил он, словно сам его и изготовил.

– Вот как. – Алекс попыталась изобразить заинтересованность, прикинуться, будто она и правда способна оценить хорошее бургундское вино, хотя на самом деле не могла отличить бургундское от кларета и сомневалась, что когда‑нибудь научится. – Спасибо, очень приятно.