Большинство колонок в старом кинотеатре давно сломаны, провода оборваны, поэтому, запустив проектор, Брайс разъезжает по площадке до тех пор, пока не найдет работающий динамик. Когда искомое найдено, он приматывает динамик скотчем к заднему борту или прямо к ручке пивного охладителя. Поиски эти занимают, однако, довольно много времени, поскольку Брайс обычно бывает настолько пьян, что не может вспомнить, где в последний раз он обнаружил работающий динамик. Разъезжая по площадке, он часто задевает или даже опрокидывает столбы, на которых висят динамики, отчего его старенький пикап выглядит как после падения с обрыва, но Брайсу на это наплевать, поскольку в город он почти никогда не ездит, даже за продуктами. Все, что ему необходимо, он покупает по Интернету, что, если вдуматься, выглядит как еще одна странность моего знакомого. Бо́льшую часть времени Брайс бывает сильно пьян, однако в случае необходимости ему все же удается найти и включить компьютер, и через пару дней белый доставочный фургон сгружает у порога его трейлера полдюжины коробок и ящиков. Исключение из своего правила не ездить в город Брайс делает, только когда пиво заканчивается раньше, чем появится очередной доставочный грузовик.
В городке его считают либо бунтарем, либо разочаровавшимся во всем вьетнамским ветераном. Но Брайс не бунтарь, просто он – другой, не такой, как все, и живет в своем собственном мире. Как он однажды мне сказал, бунтовать ему надоело много лет назад. На всем белом свете у Брайса нет ни одного близкого человека – ни семьи, ни жены, ни детей. Про таких говорят – «один, как перст». Посмотрите это выражение в словаре, и вы поймете, что за человек Брайс Макгрегор. Про свою юность он никогда не рассказывает, но по некоторым пьяным намекам я понял, что Брайс бросил школу в старших классах, отправился на вербовочный пункт и, прибавив себе годков, записался в армию. Вскоре его отправили во Вьетнам, на главную войну его жизни.
Во Вьетнаме Брайс попал в подразделения Сил специального назначения, и, насколько мне удалось узнать, скучать ему не приходилось. В своем трейлере, в чулане, он хранит коробку из‑под патронов пятидесятого калибра, в которой лежат его вьетнамские медали, числом семнадцать. Брайс показал их мне однажды вечером, когда мы смотрели «Зеленые береты». Он, впрочем, сразу сказал, что пять из них – не его, они принадлежат его другу, который не вернулся домой. Из этого следовало, что сам Брайс был награжден двенадцать раз. Медали были самого разного цвета – пурпурные, бронзовые, серебряные. Но пурпурных было больше всего.
Как и большинство мальчишек, побывавших на настоящей войне, Брайс вернулся из Вьетнама не таким, как раньше. Он стал другим и оставался таковым уже несколько десятилетий – жил один, пил пиво, играл на волынке и смотрел старые фильмы. Единственным источником его дохода был наследственный траст‑фонд, но об этом я расскажу чуть позже.
После нашего случайного знакомства в летнем театре я стал время от времени навещать Брайса. В большинстве случаев я заставал его на смотровой площадке старого кинотеатра – стоило мне войти в ворота, и я сразу замечал его коренастую фигуру в кузове грузовика. Чаще всего Брайс был голышом, то есть на нем не было вообще ничего, кроме высоких армейских ботинок и – иногда – шотландского килта. Если он не смотрел фильм, то играл на волынке, дуя в трубки до тех пор, пока от натуги его лицо не становилось красным, словно спираль прикуривателя. В большинстве случаев Брайс был пьян как сапожник, но «О, благодать!», «Тысяча пивных бутылок на заборе» и «Пивнуха» в его исполнении были вполне узнаваемы. Наши встречи чаще всего заканчивались тем, что мы вместе смотрели какой‑нибудь старый вестерн. Устроившись в кузове его развалюхи, мы пили пиво и смотрели на экран в полной тишине или, если нам удавалось отыскать работающую линию, прислушивались к хрипу и треску, которые изрыгала стоящая между нами колонка. Скверное звуковое сопровождение или его отсутствие Брайса не волновало – большинство старых фильмов он знал наизусть.
Как и я.
Вскоре после того знаменательного дня, когда Мэгги, столкнув меня с парадного крыльца, сунула мне под нос узкую бумажку с розовой полоской, мы отправились к Брайсу. Почему‑то нам казалось, что ему тоже будет приятно узнать наши новости. С тех пор как я познакомил своего приятеля с Мэгги, он относился к ней с какой‑то особенной нежностью. Почему – я точно не знал. Лишь иногда, когда я об этом задумывался, мне приходило в голову, что Брайс, возможно, устал от множества смертей, и теперь его с непреодолимой силой влекло ко всему хрупкому и полному жизни. А Мэгги была именно такой – хрупкой на вид, но жизнь в ней буквально бурлила и била ключом.
Держась за руки, мы постучали в дверь трейлера и услышали, как Брайс, бранясь на чем свет стоит и поддавая ногами пустые пивные банки, пробирается к выходу. Когда дверь распахнулась, выяснилось, что на Брайсе ничего нет, кроме солдатских ботинок и широкополой соломенной шляпы. Увидев Мэгги, он, впрочем, сунул руку за дверь и, схватив вставленную в рамку киноафишу с лицом Джона Уэйна, прикрылся ею от пупка до колен.
Я слегка подтолкнул жену локтем, и она, привстав на цыпочки, шепнула Брайсу на ухо:
– У нас для вас новость! Дилан скоро станет папой!
Брайсу понадобилась целая секунда, чтобы осознать услышанное, но, когда это все‑таки произошло, его и без того расширенные алкоголем зрачки сделались большими, как бутылочное горлышко. В следующее мгновение его глаза метнулись из стороны в сторону, потом Брайс поднял вверх палец и… медленно закрыл дверь перед нашими носами.
Что ж, чтобы иметь право считать Брайса другом, приходилось мириться с его чудачествами.
Шум за дверью подсказывал нам, что Брайс обшаривает трейлер в поисках штанов. И действительно, не прошло и пяти минут, как дверь снова отворилась. На Брайсе была растянутая футболка, надетая как шорты: ноги в ботинках он просунул в рукава, а подол натянул до пояса и затянул ремнем, чтобы не сваливался. Шейное отверстие находилось, таким образом, на уровне колен и болталось при каждом движении.
Не произнося ни слова, Брайс маленькими шажками приблизился к Мэгги, опустился на колени и осторожно приложил ухо к ее животу, словно вор‑медвежатник, выслушивающий механизм облюбованного сейфа. Несколько секунд спустя он обнял ее обеими руками за талию и прижался сильнее. Надо вам сказать, что больше всего на свете Мэгги боится щекотки, поэтому, когда руки Брайса сдавили ее ребра, а ухо впечаталось в живот, она сразу начала хихикать. Должно быть, смех Мэгги мешал ему расслышать то, что он хотел, и Брайс стиснул ее сильнее. Мэгги, однако, рассмеялась еще громче. Вскоре она уже хохотала вовсю и так сильно дергалась, пытаясь высвободиться, что он просто подхватил ее на руки и, перебросив через плечо, словно мешок с картошкой, продолжал прислушиваться, не обращая внимания на то, что Мэгги дрыгала ногами и лупила его кулачками по спине.
Комментариев нет