Крым

Лемехову были приятны эти изъявление преданности. Он позволял Двулистикову эту страстную исповедь, которая была для того наградой за тяжкие изнурительные труды. За бесчисленные поездки, склоки между армией и промышленностью, кадровые конфликты, встречи с директорами и испытателями, лоббирование думских депутатов, ангажирование журналистов. Двулистиков был незаменим, неутомим, знал все тонкости управления, все ухищрения политики.

– Ты, Леня, моя опора. Пока ты рядом, я несокрушим. – Лемехов смотрел на хрящевидные уши Двулистикова, которые шевелились, как отдельно живущие существа. Казалось, что они сейчас поползут, перемещая белые хрящи и пунцовые, налитые кровью мочки.

– Спасибо, Женя, за теплые слова. У нас с тобой все всегда получалось. Тебя любит Боженька, Он тебя по жизни ведет. А за тобой и меня. Тебя Боженька высоко посадит, с собою рядом. Ты, Женя, станешь президентом. У тебя нет соперников, потому что тебя Боженька любит. А значит, и меня. Мне за тобой вверх взлетать, а крылья есть у меня? Взлечу ли? Ты меня с собой забери, я тебе и там пригожусь. Заберешь, Женя?

Двулистиков страшно разволновался, на глазах заблестели слезы, водка выплескивалась из рюмки. Лемехову были неприятны капельки пота на утином носу, шевелящиеся уши, запах возбужденного зверька. Но эти физиологические недостатки искупались искренней преданностью, которая находила себе подтверждение в бесчисленных перипетиях каждодневной борьбы.

– Много рисков, Леня, – усмехнулся Лемехов, – много опасностей. Чем выше взлетаем, тем больнее падать. Давай не думать, куда нас Боженька вознесет. Давай Его молить, чтобы Он нас отсюда не сбросил.

– Я тебе говорю, ты идешь в президенты. А насчет опасностей и рисков, положись на меня. Я тебя не предам. Пулю, которая в тебя полетит, на себя возьму. Вместо тебя хоть в тюрьму, хоть под пулю. Ты великий человек. Тебе служить значит Боженьке служить. Люблю тебя! – Двулистиков потянулся было, желая поцеловать Лемехова. Вытягивал губа для поцелуя, но Лемехов отстранился, вынес вперед бокал. Двулистиков поцеловал бокал, а потом залпом выпил свою водку. Отошел, покачиваясь и блаженно улыбаясь.

На Лемехова смотрели васильковые глаза Верхоустина, и Лемехов вдруг подумал, что все это время ему хотелось заглянуть в глубину этих колдовских васильков.

– Я заметил, как вы провожали взглядом скользящую лодку. Казалось, что ваш взгляд сообщает ей движение. Это походило на телекинез. Вы способны перемещать зрачками тысячи тонн. – Лемехов благодушно улыбался, шутил, но сам старался понять, какая сила исходит из этих глаз, синева которых напоминала небо в мартовских березах. – Может быть, вас пригласить для участия в каком-нибудь оборонном проекте? Скоро будем сдавать вторую, подобную лодку. «Казанскую Божью Матерь».

– Поверьте, лодку построят и спустят на воду без меня. Обойдутся. А вот без вас не обойдутся. – Лицо Верхоустина оставалось таким же бледным, и только губы стали розовей от выпитого красного вина. – Вы руководили строительством лодки, а по существу, руководили государством. Тысячи заводов, которыми вы управляли. Лаборатории и научные центры, где вы встречались с интеллектуалами. Армия рабочих и инженеров, которых нужно было готовить и направлять в дело. Города, регионы, железные дороги, порты – вся инфраструктура страны, замкнутая на эту громадную верфь. Идеология оружия, без которой невозможен осмысленный труд. Финансовая политика, без которой невозможно перевооружение. Внешняя политика, исчисляемая количеством лодок и стратегических ракет. Внутренняя политика – непрерывные схватки с пацифистами, либералами-западниками, коррупционерами, врагами модернизации. Управляя строительством лодки, вы управляли Россией. В сущности, вы исполняли президентскую роль.

– Вы заблуждаетесь. Я исполнял поручение президента. Я тот, кто выполняет задание президента.

– В обычных условиях это было бы так. Но сейчас, когда задвигались тектонические платформы, когда вновь приблизилась катастрофа, вы выполняете поручение Государства Российского. Поручение русской истории. Лодка, которую вы спустили на воду, освящена именем «Державной Божьей Матери». Я помню, как вы молились перед этой иконой в храме. Как молились на нее здесь, на верфи.

– Это слишком пафосно. Я чиновник правительства и не мыслю подобными категориями.

– Вам и не нужно ими мыслить. За вас мыслит сама история. Лодки, которые вы строите, – «Державная», «Казанская», «Владимирская», «Тихвинская» – это иконы русской цивилизации. В океанской пучине, во тьме морской, они сберегают Россию. Делают русское оружие святым. Лодки, носящие имена православных икон, и их экипажи – это подводные монастыри, где совершается молитва, сберегающая Россию. Вам Провидение поручило мессианскую работу по спасению Государства Российского.

Верхоустин смотрел ясно и ликующе, как прозорливец, которому было дано откровение. Лемехов изумлялся тому, что он, технократ, виртуозный политик, осторожный прагматик, слушает эти безумные речи. Они находят в нем отклик. В каких-то безымянных, спрятанных от мира глубинах, в которые он сам почти никогда не заглядывал. Которые раскрывались иногда на грани яви и сна, за секунду до того, как ему погрузиться в туманные сновидения. Верхоустин своим магическим взглядом проникал в эти глубины, извлекал из них притаившиеся сновидения, и они наяву казались сладкими бредами.

– Все это поэзия. Пушкина, Лермонтова или Блока, не знаю. – Лемехов, испытав мгновение слабости, избавился от гипнотического волшебства. – Единственное, что мне сейчас нужно, – это удача. Все остальное для выполнения президентского задания у меня есть.

– Вам будет сопутствовать удача, потому что вас выбрало русское время, – произнес Верхоустин. – Вы заложник русского времени. Вам покровительствует «Державная».

– Может быть, вы принесете мне удачу? – усмехнулся Лемехов, уже не принимая слова Верхоустина всерьез, а лишь забавляясь ими. – Я лечу на испытание баллистической ракеты, предназначенной для «Державной». Может, вы своим колдовским взглядом извлечете ракету из моря, проведете по баллистической кривой и опустите на Камчатке? Предшествующие испытания были неудачны, и стоит под вопросом сам проект ракеты. А это трагедия. Лодка без ракеты – не оружие, а обычный батискаф. Помогите взлететь ракете, – насмешливо произнес Лемехов.

– Я постараюсь, – спокойно, не замечая насмешки, ответил Верхоустин.

* * *

Через два дня они стояли на палубе эсминца, который вышел в море, в район полигонных стрельб. На палубе столпились конструкторы и творцы ракеты. Директора головных предприятий, создававших ее основные узлы. Ученые-баллистики и специалисты по твердому топливу. Адмиралы и офицеры флота, в нетерпении ожидавшие новое оружие. Испытатели, установившие на корабле системы слежения и контроля.

Лемехов в штормовке, отороченной волчьим мехом, вдыхал сочный морской воздух, смешанный с запахом солярки. На серой стальной стенке, в помощь сигнальщику, черной краской были начертаны силуэты американских самолетов, контуры эсминцев, фрегатов и крейсеров. Море было серым, в тревожных волнах, на которых внезапно загоралось злое полярное солнце. На горизонте туманились корабли охранения, оцепившие район испытаний. Стрекотал вертолет, облетавший эсминец. В туманах, в лучах, в переливах метались чайки. И где-то в глубине притаилась лодка. В шахте была готова к пуску ракета. Уникальная, сверхскоростная, способная стремительно преодолевать начальный отрезок траектории, уязвимый для противоракетных систем противника. Начиненная кассетой термоядерных зарядов, которые, приближаясь к континенту врага, рассыпались веером. Маневрировали, окружали себя облаком помех. Ускользали от ракет-перехватчиков, накрывая своим гибельным ударом огромные пространства чужой территории.