– Я тут думал… – начинает он и ненадолго замолкает, взглянув на мой оголенный безымянный палец (я заметила, что у него тоже нет кольца). – Может, вы проголодались?
Он непринужденно засмеялся, будто сознавая, что слишком торопит события – у нас всего‑то непродолжительное знакомство учителя с учеником.
– Я о вас ничего не знаю, – добавил он, – просто я не успеваю перекусить после работы и сразу иду сюда.
Его рука нырнула в карман – у меня на шее выступил пот, и я сразу поглядела на дверь, но собеседник вынул часы. Мне показалось, на циферблате диснеевский мультяшный персонаж, отчего я испытала облегчение, смешанное с любопытством, но недостаточное, чтобы принять приглашение.
– Спасибо, – легким тоном ответила я. – Но меня ждут дома.
Его будто одернули:
– О’кей, понял.
Интересно. Вообще‑то я и сама себя не понимаю. Отвернувшись, я принялась прибирать лишние обрезки стекла.
Теоретически моя мать одобрила бы этого новичка: приятные манеры, и возраст подходящий, и человек со средствами, судя по хорошо сидящему пиджаку. Густые каштановые волосы зачесаны назад и открывают широкий лоб.
– Может, ты слишком разборчива, – твердит она (мама хочет как лучше). – Иногда, дорогая, не грех и рискнуть. Мистер Тот Самый с виду бывает самым разным.
Это она с такими чувствами выходила замуж за папу? Меня кольнула ставшая уже привычной боль утраты. Если бы отец был жив…
Свинцовый Человек ушел. Я тороплюсь вернуться в мою квартирку в «Слоне и за́мке», поставить Эллу Фицджеральд, вытряхнуть из банки на тарелку консервированный салат с тунцом (моя сестра терпеть не могла рыбу), постоять под горячим душем, чтобы смыть с себя прошедший день, и улечься на диван с хорошей книгой, прогнав мысль о том, что за квартиру нужно платить на следующей неделе, да и другие счета ждать не будут.
Стянув резиновые перчатки, тщательно мою руки над маленькой угловой раковиной. Натянув пушистый синий мохеровый кардиган из секонд‑хенда, спускаюсь и останавливаюсь у приемной стойки с ключом от класса в руке.
– Как дела? – спрашивает женщина за стойкой.
Делаю веселую мину:
– Отлично, спасибо, а у вас?
Она пожимает плечами.
– Опять переделывать доску объявлений – вон, кто‑то новое принес. И кто только заинтересуется… Вот вы как считаете?
На распечатанном на листке А4 объявлении изображение палитры соседствовало с камерой с зарешеченным окошком, а ниже шел текст:
Разыскивается
преподаватель рисования для Арчвильской мужской тюрьмы открытого типа.
В часе езды от Лондона.
Три дня в неделю.
Дорожные расходы компенсируем.
Оплата по общим расценкам.
Заявления присылайте на [email protected]
Я почувствовала, что покрываюсь гусиной кожей.
Вопль. Тишина. Кровь.
– Меня туда и золотом не заманишь, – фыркнула секретарша. Ее слова привели меня в чувство, и я нашарила ручку.
– Элисон, да вы шутите!
Я старательно записывала электронный адрес.
– Пока не знаю.
– Вот тебе и на!
Разрываемая противоречивыми чувствами, я вышла на улицу. Стабильный доход, оплаченный проезд, можно не волноваться о месячном балансе банковского счета! С другой стороны, я никогда еще не бывала в тюрьмах, и одна мысль о них повергает меня в ужас. Во рту враз пересохло, и сердце заколотилось… Проклятое объявление, и зачем оно мне попалось? Будто сама судьба что‑то мне подсказывает, но хочу ли я прислушиваться?
Я прошла мимо парка, где подростки курили на качелях. Одна девочка смеялась, закинув голову. Счастливый, беззаботный смех – совсем как у моей сестры. Для нее жизнь была праздником, а для меня… Я росла серьезной, старательной. Даже до несчастного случая, помню, я всегда ощущала тяжесть в груди. Я стремилась, чтобы все было правильно, хотела многого добиться в жизни. Слово «добросовестная» фигурировало во всех моих школьных характеристиках.
Однако некоторые события остаются вне нашего контроля…
– Это не твоя вина, – до сих пор повторяет мать, однако, прокручивая случившееся в голове, я не могу не думать о том, что́ могла бы изменить. Но теперь слишком поздно.
Быстро прохожу через вечерний рынок. На ветру трепещут шелковые шарфы – бирюзовые, розовые, бледно‑желтые. Рядом на прилавке – переспелые помидоры по 50 пенсов за пакет.
– Дешевле не найдешь, красотка, – уверяет продавец в черных перчатках без пальцев. Не отвечая, сворачиваю налево, затем направо. Ускоряю шаг. Мне нужно домой как можно быстрее. Улица одинаковых викторианских домиков, переполненных мусорных баков и валяющихся на тротуаре пивных бутылок. Кое‑где висят занавески, в других домах окна заколочены. У меня жалюзи – легко закрывать. В числе прочего этим‑то дом меня и привлек.
У трех звонков три таблички: хозяина, второй квартирантки – и пустая. Моя. Ищу свой ключ. Прохожу в холл, где слева почтовые ящики. Для меня ничего. Вторым ключом открываю свою однушку на первом этаже. Я хотела на втором (так мне кажется безопаснее), но ничего не подвернулось, когда я отчаянно искала варианты. А теперь я привыкла, правда, перед уходом всегда проверяю, закрыты ли окна.
Захлопнув дверь, сбрасываю туфли и кидаю сумку на бежевый диван из «Икеа», купленный в секонд‑хенде.
Томление стало почти нестерпимым – оно росло во мне весь день и дошло до предела. Скорее, скорее! Пальцы ищут маленький синий осколок в кармане кофты, как алкоголик бутылку. Подумать только, такая мелочь – и способна наносить настоящие раны!
Сегодня очередь правого запястья. На безопасном расстоянии от артерии и глубже, чем вчера. Ахаю, когда под зазубренным краем расходится кожа, и ощущаю дрожь восторга. За ним приходит боль. Мне нужно и то и другое.
Но это не помогает. Боли, как всегда, недостаточно.
Потому что настоящие, незаживающие раны у нас внутри. Растравляемые, они не дают нам покоя, ноют и кровоточат. Когда боль и тревога нарастают, внутренние раны становятся куда опаснее, чем видимые, и в конце концов с ними необходимо что‑то делать.
И вот время пришло.
Глава 2
Китти
Сентябрь 2016 г.
– Лицевая, изнаночная, – нараспев приговаривала Ти‑Ти. – Лицевая, изнаночная!
Китти хотелось ее придушить. Лицевая? Изнаночная? Кого она обманывает? Петли, в том числе вывязанные самой Ти‑Ти, спускаются по всей вязке. Нитки путаются в шерстяные узелки, ряды соскальзывают со спиц, а готовые образцы и вовсе лежат в лужах мочи стараниями Доны‑из‑соседней‑комнаты, которая страдает недержанием и «так и не вернула разум» после того, как ее коляску тридцать лет назад сбил грузовик. По иронии судьбы, мамаша Доны тогда только‑только успела приучить дочку к горшку.
Китти все это знала, потому что мамаша Доны охотно делилась своей историей с персоналом, каждый визит – раз в год, в два часа пополудни в Сочельник. Минута в минуту. Никто не знал, чем она занимается весь оставшийся год, но уж точно не заботой о дочери.
Комментариев нет