– Альбер, сын мой, – сказала Мерседес, – будь я сильнее духом, я сама бы дала тебе этот совет. Мой слабый голос молчал, но твоя совесть заговорила. Слушайся голоса твоей совести, Альбер. У тебя были друзья – порви на время с ними; но, во имя твоей матери, не отчаивайся! В твои годы жизнь еще прекрасна, и так как человеку с таким чистым сердцем, как твое, нужно незапятнанное имя, возьми себе имя моего отца; его звали Эррера. Я знаю тебя, мой Альбер; какое бы поприще ты ни избрал, ты скоро прославишь это имя. Тогда, мой друг, вернись в Париж, и перенесенные страдания еще больше возвеличат тебя. Но если вопреки моим чаяниям тебе это не суждено, оставь мне по крайней мере надежду; только этой мыслью я и буду жить, ибо для меня нет будущего и за порогом этого дома начинается моя смерть.
– Я исполню ваше желание, матушка, – сказал Альбер, – я разделяю ваши надежды; божий гнев пощадит вашу чистоту и мою невинность… Но раз мы решились, будем действовать. Господин де Морсер уехал из дому с полчаса тому назад; это удобный случай избежать шума и объяснений.
– Я буду ждать тебя, сын мой, – сказала Мерседес.
Альбер вышел из дому и вернулся с фиакром; он вспомнил о небольшом пансионе на улице Св. Отцов и намеревался снять там скромное, но приличное помещение для матери.
Когда фиакр подъехал к воротам и Альбер вышел, к нему приблизился человек и подал ему письмо.
Альбер узнал Бертуччо.
– От графа, – сказал управляющий.
Альбер взял письмо и вскрыл его.
Кончив читать, он стал искать глазами Бертуччо, но тот исчез.
Тогда Альбер, со слезами на глазах, вернулся к Мерседес и безмолвно протянул ей письмо.
Мерседес прочла:
«Альбер!
Я угадал намерение, которое вы сейчас приводите в исполнение, – вы видите, что и я не чужд душевной чуткости. Вы свободны, вы покидаете дом графа и увозите с собой свою мать, свободную, как вы. Но подумайте, Альбер: вы обязаны ей большим, чем можете ей дать, бедный благородный юноша! Возьмите на себя борьбу и страдания, но избавьте ее от нищеты, которая вас неизбежно ждет на первых порах; ибо она не заслуживает даже тени того несчастья, которое ее постигло, и провидение не допустит, чтобы невинный расплачивался за виновного.
Я знаю, вы оба покидаете дом на улице Эльдер, ничего оттуда не взяв. Не допытывайтесь, как я это узнал. Я знаю; этого довольно.
Слушайте, Альбер.
Двадцать четыре года тому назад я, радостный и гордый, возвращался на родину. У меня была невеста, Альбер, святая девушка, которую я боготворил, и я вез своей невесте сто пятьдесят луидоров, скопленных неустанной, тяжелой работой. Эти деньги были ее, я ей их предназначал и, зная, как вероломно море, я зарыл наше сокровище в маленьком садике того дома в Марселе, где жил мой отец, на Мельянских аллеях.
Ваша матушка, Альбер, хорошо знает этот бедный, милый дом.
Не так давно, по дороге в Париж, я был проездом в Марселе. Я пошел взглянуть на этот дом, полный горьких воспоминаний; и вечером, с заступом в руках, я отправился в тот уголок, где зарыл свой клад. Железный ящичек все еще был на том же месте, никто его не тронул; он зарыт в углу, в тени прекрасного фигового дерева, которое в день моего рождения посадил мой отец.
Эти деньги некогда должны были обеспечить жизнь и покой той женщине, которую я боготворил, и ныне, по странной и горестной прихоти случая, они нашли себе то же применение. Поймите меня, Альбер; я мог бы предложить этой несчастной женщине миллионы, но я возвращаю ей лишь кусок хлеба, забытый под моей убогой кровлей в тот самый день, когда меня разлучили с той, кого я любил.
Вы человек великодушный, Альбер, но, может быть, вас еще ослепляет гордость или обида; если вы мне откажете, если вы возьмете от другого то, что я вправе вам предложить, я скажу, что с вашей стороны жестоко отвергать кусок хлеба для вашей матери, когда его предлагает человек, чей отец, по вине вашего отца, умер в муках голода и отчаяния».
Альбер стоял бледный и неподвижный, ожидая решения матери.
Мерседес подняла к небу растроганный взгляд.
– Я принимаю, – сказала она, – он имеет право предложить мне эти деньги.
И, спрятав на груди письмо, она взяла сына под руку и поступью, более твердой, чем, может быть, сама ожидала, вышла на улицу.
XV. Самоубийство
Тем временем Монте-Кристо вместе с Эмманюелем и Максимилианом тоже вернулся в город.
Возвращение их было веселое. Эмманюель не скрывал своей радости, что все окончилось так благополучно, и откровенно заявлял о своих миролюбивых вкусах. Моррель, сидя в углу кареты, не мешал зятю изливать свою веселость в словах и молча переживал радость, не менее искреннюю, хоть она и светилась только в его взгляде.
У заставы Трон они встретили Бертуччо; он ждал их, неподвижный, как часовой на посту.
Монте-Кристо высунулся из окна кареты, вполголоса обменялся с ним несколькими словами, и управляющий быстро удалился.
– Граф, – сказал Эмманюель, когда они подъезжали к Пляс-Рояль, – остановите, пожалуйста, карету у моего дома, чтобы моя жена ни одной лишней минуты не волновалась за вас и за меня.
– Если бы не было смешно кичиться своим торжеством, – сказал Моррель, – я пригласил бы графа зайти к нам; но, вероятно, графу тоже надо успокоить чье-нибудь тревожно бьющееся сердце. Вот мы и приехали, Эмманюель, простимся с нашим другом и дадим ему возможность продолжать свой путь.
– Погодите, – сказал Монте-Кристо, – я не хочу лишиться так сразу обоих спутников; идите к вашей прелестной жене и передайте ей от меня искренний привет; а вы, Моррель, проводите меня до Елисейских полей.
– Чудесно, – сказал Максимилиан, – тем более что мне и самому нужно в вашу сторону, граф.
– Ждать тебя к завтраку? – спросил Эмманюель.
– Нет, – отвечал Максимилиан.
Дверца захлопнулась, и карета покатила дальше.
– Видите, я принес вам счастье, – сказал Моррель, оставшись наедине с графом. – Вы не думали об этом?
– Думал, – сказал Монте-Кристо, – потому-то мне и хотелось бы никогда с вами не расставаться.
– Это просто чудо! – продолжал Моррель, отвечая на собственные мысли.
– Что именно? – спросил Монте-Кристо.
– То, что произошло.
– Да, – отвечал с улыбкой граф, – вы верно сказали, Моррель, это просто чудо!
– Как-никак, – продолжал Моррель, – Альбер – человек храбрый.
– Очень храбрый, – сказал Монте-Кристо, – я сам видел, как он мирно спал, когда над его головой был занесен кинжал.
– А я знаю, что он два раза дрался на дуэли, и дрался очень хорошо; как же все это вяжется с сегодняшним его поведением?
Комментариев нет