Госпожа

Но потом странные вещи начали происходить с книгами. Я забрала свой заказ из магазина «Либрерия Толетта» – несколько каталогов пекинских художников и новую биографию Тициана, – оставила сумку с книгами на столе, а сама пошла в крошечную квартирку Маши на урок. По дороге я зашла в сувенирную лавку вроде тех, где туристам втюхивают сомнительные византийские иконы. В дальнем углу зала у них была полка с русскими товарами: банки с красной икрой, ароматизированный черный чай, варенье из розовых лепестков, которое Маша аккуратно раскладывала в хрустальные розетки и подавала вместе с крошечными галетами после урока. Думаю, от этого маленького проявления роскоши я получала даже больше удовольствия, чем она.

К своему удивлению, Машу я обнаружила сидящей на пластмассовом стуле на крошечной площади перед ее домом. Вообще‑то, она редко выходила из дому, если не считать ее пафосной еженедельной прогулки на рынок Риальто. Пару раз я даже ходила туда с ней за компанию и помогала нести пакеты с продуктами. Она обмахивалась огромным черным веером, цепляясь за руку мужчины, в котором я узнала официанта из кафе на углу. Еще одна женщина в голубом нейлоновом халате – наверное, соседка – протягивала ей стакан с водой.

– Маша! С тобой все в порядке? – по‑русски закричала я.

– Ее квартиру ограбили, – сообщила мне по‑итальянски незнакомая женщина.

Я наклонилась к Маше. Яркий макияж потек, превратив косметику в угольную массу. Судя по всему, она плакала.

– Синьора была в церкви, – сжалился надо мной официант, – а когда вернулась, в ее квартире был какой‑то мужчина.

– О боже, Маша! Что произошло? Ты вызвала полицию!

– Они как пришли, так и ушли. Ничего не взяли, – добавила женщина почти что разочарованным тоном. – Однако синьора сильно испугалась!

На Маше были аккуратные белые перчатки с пуговками на запястье. Я ласково взяла ее за руки, заметив про себя, какие они хрупкие и крошечные.

– Маша, я понимаю, что ты очень расстроена, но ты успела его разглядеть? Грабителя?

– Нет, нет…

– Прошу прощения, – вмешался официант, – но мне нужно вернуться к работе. Я бар без присмотра оставил.

– Все в порядке, я ее ученица. Мы ведь сможем сами о ней позаботиться? – вопросительно взглянула я на незнакомку. – Пойдем домой, Маша, давай!

Соседка рассказала, что живет на другой стороне площади. Она услышала, как Маша зовет на помощь. Вор столкнулся с ней в дверях, выбежал на лестницу, и никто его больше не видел.

– Карабинеры пришлют психолога, – фыркнула она.

Мы помогли Маше подняться наверх, я сразу же вызвала мастера, чтобы поменять замок, а соседка поставила чайник. Маша раз за разом пересказывала случившееся: как она поехала на вапоретто поставить свечку в соборе Сан‑Зан‑Дегола, как по возвращении сразу поняла, что что‑то не так, как мужчина оттолкнул ее к стене, когда она застала его у себя дома.

– Ты уверена, что он ничего не взял? А полиция все проверила?

Вообще‑то, жертвами грабежа в Венеции становятся исключительно туристы. Приехал мастер, я дала им поговорить, а сама незаметно расплатилась с ним наличными. Склонившись над скважиной, он сообщил, что согласен с вердиктом карабинеров: замок не поврежден. Наверное, Маша просто забыла запереть дверь на ключ и вор решил воспользоваться такой возможностью.

– Может, какие‑нибудь цыгане, – снова фыркнула соседка. – Никто из нас от этого не застрахован! Я у них так и спросила: а что полиция делает со всеми этими цыганами?

– Тебе, наверное, надо отдохнуть, Маша? – поинтересовалась я, не обращая внимания на соседку. – Этот господин позаботится о твоей безопасности. Давай я помогу тебе прилечь?

– Спасибо, Элизабет! Такая добрая девочка!

– Я позвоню кому‑нибудь, чтобы с тобой посидели.

У Маши имелась целая сеть старинных русских подружек, родственники которых работали в бесчисленных отелях Венеции. Для бабушек их жизнь служила источником постоянной мыльной оперы – Маша часто сплетничала на их счет. Она достала кучу вещей из более чем вместительной сумочки, наконец нашла потрепанную записную книжку, и захламленная комната в мгновение ока наполнилась пожилыми дамами, явившимися с другого конца города по первому зову подруги, прихватив с собой водку и затхлое печенье в бумажных пакетах. Вскоре на столе уже пыхтел самовар, и Маша стала хозяйкой настоящего светского раута, возлежа на диване в клубах сигаретного дыма и в окружении щебетавших подруг.

– Ты уверена, что все будет в порядке? – спросила я.

Мне не хотелось уходить – Маша казалась такой беззащитной, – но и навязываться я тоже не собиралась. Учительница потрепала меня по щеке, и я ушла вместе с мастером. Он прикрыл за нами дверь, и тут я кое‑что заметила: на стене, позади одной из множества Машиных икон, висела большая вощеная репродукция скорбящей Мадонны с черными миндалевидными глазами. Пока мастер работал, ее не было видно, но теперь я заметила, что толстая бумага в дешевой красной рамке была порвана – точнее, порезана. Овал печального лица рассекал тонкий надрез. Некоторое время я разглядывала репродукцию и думала о том, не мог ли вор искать спрятанные за рамкой купюры. Машу мне лишний раз волновать не хотелось, а сама она заметит не скоро, учитывая, где висела картина. Прикрыв дверь, я спустилась по лестнице вслед за мастером.

Наконец добравшись до квартиры, я обнаружила, что книги лежат на кровати. Разве я их там оставляла? Я так переволновалась за Машу, что совершенно не могла вспомнить. Большой иллюстрированный каталог работ Караваджо был открыт на репродукции «Медузы», той самой картины, великолепную копию которой я видела у Ермолова. Сама я его точно не покупала. Может быть, продавец по ошибке положил его в сумку с купленными мной книгами? Я проверила по чеку. Караваджо в нем не значился. На секунду я даже засомневалась, не случился ли со мной внезапный приступ клептомании, но неконтролируемые действия в последнее время со мной не случались. На следующее утро я пошла в магазин и вернула каталог. Потом, собираясь на очередное занятие по русскому, я не смогла найти учебник по грамматике, потрепанное красное издание «Пингвин» с русским алфавитом на обложке. Я перерыла весь дом, ругаясь сквозь зубы, но учебник пропал, и это раздражало, как пропажа носков. Пришлось идти без учебника, но, вернувшись и открыв дверь, я тут же увидела его лежащим на карнизе над кушеткой рекамье.

Тот вечер казался мне бесконечным: я сидела у окна, смотрела на кампо и потягивала «Бароло». На следующий день у меня не было особого желания идти в галерею, но я все‑таки заставила себя. Вернувшись домой, я заметила, что все лежит на своих местах, и мне сразу стало так стыдно, что я шла домой другой дорогой, сняла туфли, дойдя до лестницы, бесшумно поднялась по ступенькам, беззвучно вставила ключ в замок и распахнула дверь. Прошло еще несколько дней, и вот как‑то раз я пошла на рынок, накупила томатов, персиков и килограмм гребешков, а когда пришла домой, каталог Караваджо лежал прямо на полу посреди комнаты.