Она вытаскивает пузырьки и пакетики из сумки и выстраивает их в ряд. Солдаты, марширующие через канцелярские горы.
Пол качается у меня под ногами. Или, может, это я качаюсь туда-сюда. Упирающаяся в стол ладонь не спасает положения. Мой мир — зыбучие пески.
— Там, откуда это взято, еще много. Но если вам нужно еще, то действовать надо быстро. Теперь нет охраны, хозяин фирмы мертв. Скоро все распотрошат.
— Я отправлю туда людей. Было бы неплохо, если бы вы пошли с ними. Нам нужно столько медикаментов, сколько мы сможем найти.
— Хорошо.
Мои слова с трудом находят путь наружу. Я опускаю кулак на стол рядом со своей ладонью. Тяжелый. Воздух раскален. Я что-то держу. Белый мешок. Не мешок, а лабораторный халат, завязанный тугим узлом.
Сержант Моррис морщится.
— Что там такое? Черт, милая, из него течет кровь.
— Ничего такого, — говорю я, — совсем ничего.
— Какое, в задницу, «ничего»! «Ничего» не выглядит как куча использованных прокладок.
Она пытается забрать его у меня, но я не отдаю свою ношу. Я сижу, сжимая узел между коленями.
— Ничего такого.
Сейчас
Я не умираю. По крайней мере прямо сейчас. И какое-то время я не могу определиться, меня это расстраивает или радует. Впрочем, мой ребенок жив, а это уже немало. Он танцует внутри меня, празднуя нашу победу. Нас по-прежнему двое.
Солнце, проникая через окно, касается меня своими лучами. « Понимаешь?»— спрашивает оно. Но я не понимаю. Нет, правда. Поэтому я просто улыбаюсь, пытаясь определить, кто из нас дурачок.
Я сажусь, все тело от макушки до кончиков пальцев стонет, прикасаюсь к зашитой ране, которая теперь не распахнется, как разодранный плюшевый мишка. Вокруг меня женщины. Они настороженно смотрят на меня, их лица угрюмы.
— Где я?
Ответа нет. Они переговариваются между собой на неизвестном мне языке.
— Что случилось с тем мужчиной?
Они пристально смотрят на сидящую перед ними чудачку. Тогда мне не остается ничего другого, как использовать импровизированный язык жестов, которые, видимо, они расценивают как неприличные.
— Иисус Христос!
Женщины крестятся. Плечо к плечу, опустив головы. По всему видно, очень набожные особы. Одна из них отделяется от остальных, уставившихся на меня как на пришельца из космоса. Наверное, я и есть инопланетянка. Я из другого мира, это мне понятно. Мы смотрим друга на друга, пытаясь найти средство, чтобы преодолеть языковой барьер. Английский содержит в себе какие-то части слов, заимствованные из греческого языка, однако сейчас от них нет никакого толку.
Я тяжело поднимаюсь на ноги, прикрывая ладонью рану. Боль пронзает мое тело. Я бледна от головокружения и с трудом осознаю, что происходит вокруг. Меня хватают чьи-то руки, поддерживая. Неодобрительно цокают языки.
— Со мной все в порядке. В порядке. Мне нужно идти дальше, — говорю я.
— Сегодня вы никуда не пойдете.
Я вскидываю голову, потому что эти слова мне понятны. Среди фонового шума они выделяются четко и ясно. Их произнес мальчик, чья кожа лица еще не познала бритвы.
— Я ходил в английскую школу в Афинах, — объясняет он. — Меня зовут Янни. По-английски это будет Джон.
Его рука ныряет в карман и извлекает оттуда мешочек с табаком и коробочку с белой бумагой. Он садится на грязном полу, насыпает табак ровной полоской на бумажку, используя бедро в качестве стола, и приклеивает край, который перед этим лижет. Затем закуривает. Одна из женщин, протянув к нему руку, шлепает его по уху, кричит. Парень втягивает голову в плечи. Он предлагает мне свою самокрутку, размокшую с одного конца от слюны.
— Не желаете?
Человечество потерпело крах, но, тем не менее, остались люди, все еще прививающие своим детям хорошие манеры.
— Нет, спасибо.
Я смотрю, как он снова сует в рот мокрый конец и жадно затягивается. Ему вряд ли больше одиннадцати, может, двенадцать.
— Где я?
Он сперва переговаривается с женщинами. Они размахивают руками, прежде чем шумно приходят к согласию.
— Недалеко от Афин. Вас нашли мои родственники. Они искали…
Сильно затянувшись сигаретой, он пролистывает свой внутренний словарь английского языка в поисках нужного слова.
— Припасы. Одежду и вещи, которые можно обменять у других.
— А есть и другие?
Янни снова совещается с женщинами.
— Немного, — говорит он. — И некоторые…
Он пожимает плечами, стряхивает пепел, стараясь выглядеть невозмутимо.
— Мои родственники не разговаривают с незнакомцами.
— Ты говоришь со мной.
— Вы больны. Когда вы поправитесь, уйдете.
Звуки ударов мяча, который гоняет детвора, кладут конец нашему разговору. Он бросает окурок на землю, растирает его каблуком изношенного ботинка. Он весь натянут от ожидания — хочет бежать, чтобы присоединиться к товарищам.
— Подожди.
Мальчик останавливается.
— Мужчина… который был со мной… что с ним?
Опять переговоры. Важно произносимые слова Янни:
— Ваш муж жив. Но надолго ли, кто знает?
Он, должно быть, ошибается.
Теперь весь мир в их распоряжении, и они могли бы жить там, где им хочется, однако цыгане предпочли остаться под крышей привычных для них лачуг и хибар, вызывающих подозрительность у человека постороннего. И кто их за это может осудить? Моя одежда коричневого цвета от крови трех человек. На мне маска из пота и дорожной пыли.
Они насторожены, и я насторожена. В последнее время внешность людей стала дьявольски обманчивой. Моя собственная вера в человечество почти полностью испарилась. И все же, протянув руку, я нахожу свой рюкзак нетронутым рядом с собой. Это обстоятельство рождает во мне надежду, что я оказалась среди тех, кто, как и я, не утратил свою человечность.
Тогда
Чашки с горячим чаем появляются и исчезают. Голоса плавают вокруг меня, словно я корм для рыбок. Смутно-смутно до меня доходит, что мой рассудок вышел погулять, что я веду себя так, будто одной ногой в сумасшедшем доме, а другой в луже крови. Сколько может выдержать человеческое сознание, прежде чем надорвется?
Потом здесь появляется он.
И я тоже здесь.
Стол скрипит, когда рядом усаживается Ник. Я не смотрю, но чувствую, как движется воздух, когда он наклоняется вперед и заполняет собой то, что было до этого пустым. Он достаточно близко, чтобы я уловила его запах. Никакого одеколона или лосьона «после бритья». Только сам Ник, сотканный из солнечного света.
— Что происходит, Зои?
Его голос ласкает мою щеку.
— Небо рушится на землю.
— Именно такое чувство, правда?
— Оно всех нас убьет, одного за другим, тем или иным способом.
Моя рука, словно и не моя, трет мое лицо.
— Все это начал он. Все это. Мы были для него экспериментом. Моя квартира стала его «Тринити». [39]
— Это там, где был произведен первый ядерный взрыв?
Комментариев нет