Список висит на стене. Толпа давно схлынула, за исключением одинокой фигуры, стоящей у стены с широко расставленными ногами. Мое сердце начинает биться чаще. Мне знакомы черты этого человека. Много раз я любовалась ими через столик в кафе. Прикасалась к нему в своих фантазиях. Сейчас он кажется мне выше, но я не знаю точно, из-за чего это — то ли потому, что я какое-то время не видела его, то ли потому, что за прошедшие месяцы он стал в моем сознании почти что мифическим героем. Больше моей крохотной жизни.
Потом он оборачивается…
Боже мой, он увидит меня! Не сейчас. Не в таком виде. На мне линялое белье и нет макияжа. А ноги я побрила? Нет. Не было необходимости. Я — снежный человек, а он великолепен.
Его лицо — камень. Гранит. Мрамор. Бывает ли что-нибудь тверже? Я не знаю, но самый твердый камень сейчас передо мной. Этот человек Ник, если бы Ник был высечен в скале, а не создан из плоти.
— Доктор Роуз.
Слова звучат грубо, формально. Он говорил мне, чтобы я обращалась к нему по имени, но я не могу. Доктор Роуз подразумевает, что между нами невидимая стена, я притаилась в безопасности с одной ее стороны, он — с другой.
— Привет, Зои! Вы кого-то ищете?
Тебя.
— Друга.
Он кивает, бросает через плечо взгляд на список, затем снова оборачивается ко мне:
— Надеюсь, вы его здесь не найдете.
— А вы кого ищете?
— Своего брата Тео, — отвечает он через невидимую стену.
— Надеюсь, вы его не нашли.
— Будьте здоровы, Зои.
Я смотрю, как он уходит, не сказав более ни слова. Мои руки беспомощно повисают вдоль тела. Изменилось даже что-то в его движениях. Какое-то подергивание, прихрамывание, заметное у него с правой стороны. Что с ним случилось? Я хочу знать. Но теперь слишком поздно, он ушел, а я стою как вкопанная, будто меня разбило параличом в одном из моих ночных кошмаров. Я могла бы позвать его, заставить все рассказать, но мои губы тоже обездвижены.
Ник жив. Это хорошо. Это все, что мне нужно было знать. Это все, что я хотела узнать, так ведь? Я повторяю про себя: «Ник жив, и это единственное, что для меня сейчас имеет значение».
Библиотекарша неодобрительно покашливает у меня за спиной. Этот звук выводит меня из оцепенения, я бросаюсь вперед и изучаю список, чтобы не вызывать более ее осуждения. Я просматриваю список, дважды проверяю, нет ли фамилии Ника, просто на тот случай, если его присутствие тут было всего лишь обманом зрения. Но нет, в списке его нет.
Но есть другое имя: Теодор Роуз.
Я вылетаю из дверей на мороз, безумно озираюсь по сторонам. Но ночная мгла поглотила все, кроме неясного света двух уличных фонарей по обе стороны от меня. Ника нигде нет.
Бип.
— Алло, мама, папа!
Пленка с шумом проматывается вперед.
Бип.
Вестибюль в «Поуп Фармацевтикалз» теперь не место для секретарши. Телефоны молчат, не снуют торговые агенты, никто не толпится в службе информации. Если бы секретарша была по-прежнему здесь, то она бы полировала себе ногти и пролистывала журналы, попивая кофе.
Я поднимаюсь в лифте на свой этаж. Стальные тросы с завыванием бегут через блоки, с глухим ударом срабатывают тормоза, и кабинка, подрагивая, замедляет ход. Я и не подозревала, насколько шумный мой мир, пока не осталось никого, чтобы его заполнять. В раздевалке пусто. Каждое мое движение сопровождается эхом, и вот я уже издаю столько звуков, сколько могло бы появиться, играй многорукий музыкант на всех ударных инструментах оркестра одновременно. Я убираю, причем так же, как я это делаю в любой другой день. Я чищу пылесосом, мою шваброй, вытряхиваю мусор в специализированные мусоропроводы. Некоторые из них ведут в печи, находящиеся в подвале, где его с шумом поглощает огонь. Куда ведут другие, мне неизвестно. И теперь я удивляюсь, что когда-то мне до этого не было никакого дела.
Мышей не осталось совсем. Дверцы их клеток обвисли на погнутых петлях.
— Они умерли? — спрашиваю я Шульца.
Он согнулся над микроскопом, вглядываясь в предметное стекло. Он фыркает, утирает мокрые ноздри обратной стороной ладони.
— Я был голоден.
Я смотрю на него, жду завершения шутки. У каждой шутки есть завершение, правда?
— Ты съел мышей?
— У меня не было мелочи для торгового автомата, тебя устроит такой ответ?
Каждый день мы работаем с ним бок о бок, но я совершенно не понимаю его.
— Ты видела фильм «Разрушитель»?
— Конечно, — отвечаю я.
Он поднимает голову и вновь опускает.
— Они не так и плохи. Получше того, что дают в кафетерии.
Сейчас в кафетерии ничего не дают. Обеды мы приносим с собой. Мне нечего сказать. Нет, вру, у меня есть два слова: я увольняюсь.
Я прощаюсь, собираюсь уходить, но он жестом подзывает меня к себе.
— Взгляни на это.
Отклонившись в сторону, он освобождает достаточно места, чтобы я стала рядом и заглянула в окуляр. Какие-то кляксы и закорючки плавают в зеленом море. Симпатичные, инопланетные, пугающие своей необычностью существа.
— Что это?
— ОУН, органоидная условно-патогенная неоплазма.
— Неоплазма — это как рак, что ли?
— Ага. Но не абы какой рак. У него есть свое собственное сознание, он направляется туда, куда ему хочется, и невозможно предположить, каков будет результат.
Он вдруг смеется, фыркает, хватает пальцами воздух перед моим лицом.
— ОУН схватил тебя. Ну, это значит, что в тебя попало некоторое количество этой субстанции и она начинает завладевать твоим телом, — поясняет он, видя недоумение в моих глазах.
— Ты это давал мышам?
— Ну, у них не было выбора. У нас тоже.
Я вспоминаю прививку от гриппа, которую мне делал доктор Скотт.
В этот же день я пишу заявление об увольнении. По возвращении домой я звоню Джессу и все ему рассказываю, потому что есть вещи более важные, чем подписка о неразглашении.
— Но там мороз, — жалуется Дженни неделю спустя.
Она сильно сдала. Я теперь одновременно и родитель, и сестра капризного подростка.
— Хорошо, тогда тыготовишь завтрак.
Дженни колеблется, оценивая ситуацию, поскольку она просила меня испечь блины по маминому рецепту, и я уже приступила. Со вздохом, исходящим из глубины души, она забирает приготовленную мною мелочь, влезает в свое пальто, обматывает шею шарфом и хлопает дверью так, что дрожат стены.
Ничего особенного, всего лишь газета. Да, именно та газета, в которой должна быть статья Джесса. Та, которая сделает парня «не таким, как все» — «хорошим» в глазах осуждающего его отца. Мне нужно узнать, что он написал. Ежедневно я спускаюсь вниз к газетному автомату, забирающему мои монеты и выдающему листки «Юнайтед Стейтс таймс» без ожидаемого материала. С каждым днем газета становится все тоньше, а статей — все меньше, как и читателей.
Комментариев нет