– Извините, вы – Люба?
– Любовь Григорьевна, – сухо бросила в ответ та, полагая, что перед ней мать кого‑то из ее младшеклассников. Голову от книги она, по обыкновению, не подняла.
– Извините, – покорно повторила женщина. – Можно с вами поговорить?
– О чем?
– О детях. О ваших мальчиках.
– Да‑да, – рассеянно ответила Люба, по‑прежнему не отрываясь от тома Экзюпери, которым в тот год зачитывалась вся страна. – Что вы хотели спросить?
Женщина немного помолчала, потом выпалила:
– Моя фамилия Юрцевич. Наталья Юрцевич. Я жена Сергея.
Люба вздрогнула, закрыла наконец книгу и посмотрела на незнакомку. Самая обыкновенная, не уродина и не красавица, одета так себе, особенно по сравнению с Любой, и прическа какая‑то дурацкая. Вот только глаза… Страдающие и одновременно безумные, как у человека, решившегося на последний шаг, такой страшный, нежеланный, но единственно спасительный.
– Ну, я вас слушаю, – высокомерно произнесла она.
– Понимаете… Мне трудно говорить об этом… То, что я скажу, может показаться вам чудовищным… Простите меня…
Люба немного смягчилась.
– Да вы присядьте, – предложила она и подвинулась.
Наталья села и снова замолчала, поставив на колени клеенчатую кошелку, потертую на швах. Люба терпеливо ждала.
– Красивые мальчики, – наконец выдавила Наталья.
Люба ничего не ответила, даже не кивнула. Она пыталась понять, как правильно себя вести, и мысленно порадовалась, что никак не отреагировала на имя Сергея Юрцевича. А как реагировать‑то? Дать понять, что знаешь, от кого Надя родила детей? Или делать вид, что вообще не понимаешь, кто эта женщина и что ей может быть нужно? И упорно стоять на том, что отец мальчиков – совсем другой человек?
– Сережа знает про них.
Этого еще не хватало! Ну знает. И дальше что?
– Я понимаю, что глупо… Ваша сестра… Примите мои соболезнования, Любовь Григорьевна.
– Вот что мне меньше всего нужно в этой жизни, так это ваши соболезнования, – резко ответила Люба. – Это все, что вы хотели сказать?
Наталья испуганно взглянула на нее и заговорила торопливо, словно сказанное Любой подстегнуло ее и вывело из растерянности и смущения:
– Сережа очень любил вашу сестру. Я знаю. Он этого не скрывал. Он всегда был честным со мной, он просил развода, и я обещала развестись с ним, как только пройдет самое трудное время… Вы, может быть, не знаете, но у меня тоже ребенок, всего на три месяца старше ваших мальчиков. Мы договорились, что он поможет мне в первое время, а потом я его отпущу, чтобы он мог жениться на вашей сестре. Когда он узнал, что Надя умерла, он чуть с ума не сошел от горя.
– Откуда он узнал?
– От меня. Я же пишу ему письма и на свидания езжу.
– А вы откуда узнали?
– У Сережи много друзей, и все они меня знают. И вашу сестру они тоже знали, Сережа их знакомил с ней. Они мне сказали. Я обо всем ему написала: и о смерти Нади, и о близнецах. Любовь Григорьевна, отдайте мне детей.
– Что?!
Люба развернулась на скамейке и уставилась собеседнице прямо в лицо.
– Как это – отдать вам детей? Зачем? С какой стати?
– Это Сережины дети.
– Ну и что? Это дети моей сестры, мои родные племянники.
– Любовь Григорьевна, постарайтесь меня понять, я вас умоляю! – На глазах Натальи показались слезы. – Я очень люблю Сережу. А он любил вашу сестру и теперь любит своих сыновей, которых она родила. Он думает только о них, все его письма – о них, и когда я приезжаю на свидания в колонию, все разговоры тоже только о мальчиках. Это единственное, что поддерживает его интерес к жизни. Если дети будут расти рядом с ним, он будет счастлив, а я так хочу, чтобы он был счастлив… Так хочу, – пробормотала она и расплакалась.
Люба судорожно обдумывала услышанное. Конечно, это чудовищно – отдать детей. Но зато какое облегчение! Разом решить все проблемы, избавиться от мальчишек и снова заняться только собой, своей работой, поступить в аспирантуру, защитить диссертацию и строить карьеру… Как соблазнительно! Но нет, нельзя. Нельзя связывать имя Филановских с именем Юрцевича, хотя если оформить усыновление, то будет предполагаться, что те, кто от детей отказался, не будут знать имени усыновителя. Отказаться от детей… Нет, не выход. Родители не согласятся ни за что, ведь все вокруг знают, что в семье Филановских растут два мальчика, и куда они делись? Их отдали на усыновление? Этот вариант уже рассматривался и был отвергнут еще тогда, когда они только родились. Мама и отец на это пойти не могут. А как хотелось бы их отдать!
– Не надо плакать, – холодно сказала она. – Вы и сами понимаете, какую чушь несете. Наша семья никогда и никому мальчиков не отдаст. И ваш муж не имеет к ним никакого отношения, так ему и передайте. Пусть забудет об их существовании. И не смейте больше приходить с этими глупостями.
Наталья пыталась настаивать, плакала, умоляла, хватала Любу за рукав легкого плащика, но Люба твердо стояла на своем. В конце концов, когда ей показалось, что проходящие мимо соседки кидают на них слишком пристальные любопытствующие взгляды, она поднялась и покатила коляску к подъезду, даже не попрощавшись с женой Юрцевича.
Весь остаток дня Любу одолевала досада. Стоило ей бросить взгляд на две детские кроватки, стоящие в ее комнате, она машинально представляла себе, что, если бы их здесь не было, можно было бы поставить вместительный стеллаж для книг и папок; включив телевизор, она начинала мечтать о том, что можно смотреть фильм, не отвлекаясь на плачущих описавшихся мальчишек; планируя дела на завтрашний день, она думала, сколько всего приятного, интересного и полезного можно было бы сделать, если бы не племянники. Ах, как было бы здорово!
На следующий день Люба после работы помчалась в клинику, где Тамара Леонидовна пыталась вернуть своей внешности прежнюю моложавость. Нужно было успеть вовремя забрать Сашу и Андрюшу из яслей, поэтому она, войдя в палату, не стала тратить время на пустяки и сразу приступила к главному, рассказав матери о вчерашнем разговоре с Натальей Юрцевич. Реакция Тамары Леонидовны оказалась такой, как Люба и ожидала: даже разговора быть не может, а если эта нахалка еще раз посмеет выступить с чем‑то подобным, проявить жесткость и отвадить ее от семьи Филановских раз и навсегда.
Примерно через месяц Наталья появилась снова. На этот раз она позвонила в дверь, и как только Люба увидела ее на пороге, дверь была немедленно захлопнута без всяких объяснений.
Больше она не приходила, но Люба часто вспоминала ее и каждый раз злилась на родителей: ну что они так зациклились на своей карьере? Отдали бы детей – и дело с концом. Развязали бы Любе руки. Ведь какой хороший вариант!
Комментариев нет