Чувство льда



– Ты все время говоришь о себе и папе, – с раздражением ответила Люба. – Ваша жизнь, ваша карьера, ваше положение! Все ваше. А обо мне кто‑нибудь из вас подумал? Что будет с моей жизнью, если я буду тащить на себе двух чужих детей? Кому я буду нужна с таким приданым? Я же замуж никогда не выйду, хоть это‑то ты понимаешь? У меня даже не будет времени ходить на свидания! Я в театр не смогу сходить! Я собираюсь в этом году поступать в аспирантуру, я собираюсь писать диссертацию, защищаться, потому что не намерена весь век куковать в средней школе. И как я буду работать над диссертацией, имея на руках двоих грудных детей? У меня ни до одной книги руки не дойдут! У меня мозги атрофируются! Во что я превращусь?

– Да как ты можешь называть мальчиков чужими? – возмутилась мать. – Это же твои родные племянники!

– И твои родные внуки! Вот сама ими и занимайся.

– Любочка, деточка, – голос матери снова стал мягким и обволакивающим, – я все понимаю, родная моя. Но у нас нет другого выхода. В конце концов, если ты хочешь понравиться достойному мужчине, ты должна быть хорошо одета и иметь квартирные перспективы. Пока папа в бюро горкома, он всегда сможет при первой же необходимости выбить тебе отдельную квартирку, чтобы у тебя с мужем не было жилищных проблем. Сейчас у нас много возможностей, и мы должны всей семьей, все вместе постараться это сохранить. Поэтому мы не можем отдавать детей в приют. Тебе придется взять их на себя.

Люба всегда была послушной дочерью, и если сегодня попыталась оказать сопротивление, то только потому, что была выбита из колеи внезапной смертью сестры и плохо владела собой. В любое другое время она покорно и с первого же слова приняла бы решение родителей. Однако ресурс сопротивляемости оказался небольшим, и она очень быстро сдалась. Нет, она не признала правоту матери, не согласилась с ее доводами, просто она не посмела ослушаться и настоять на своем. Но одно условие все‑таки выдвинула:

– Я не буду их усыновлять. Я оформлю опекунство.

– Но почему? – не поняла Тамара Леонидовна.

– Потому что я не собираюсь становиться матерью‑одиночкой с двумя детьми. Мне замуж надо выходить. Ты же не хочешь, чтобы я положила собственную жизнь на алтарь Надиных детей? Мальчики останутся моими племянниками. Пусть и они сами, и все знают, что их мать умерла и что рожала их не я. Что касается их отца, то это был любовник Нади, а не мой, и мне не придется отвечать на миллион дурацких вопросов. Я не несу ответственности за то, что моя сестра была неразборчива и неосмотрительна в своей личной жизни.

– Хорошо, – кивнула мать. – Если ты настаиваешь, пусть будет опекунство. Ты пойдешь в ЗАГС регистрировать детей и дашь им другое отчество.

– Какое – другое?

– Да какое угодно, только не по настоящему отцу. Они не будут Сергеевичами. Нам все равно нужна какая‑то легенда о том, от кого Наденька родила и почему он на ней не женился. То есть не успел жениться. Придумаем несчастный случай, ничего героического, чтобы не привлекать излишнего внимания. Хорошо, что Надюша в последнее время часто бывала у нас в театре, все видели, что она плохо выглядит, все время плачет, переживает. Вот и скажем, что отец мальчиков погиб. В общем, Любаша, ты все поняла. Будь умничкой и сделай все, как надо. Надюшу не вернуть, а нам надо жить дальше. Договорились?

«Нет!!! – захотелось крикнуть Любе. – Не договорились! Я так не хочу! Я не хочу растить чужих детей. Я не хочу жертвовать ради них своей жизнью! Они мне не нужны. Я знаю, они и тебе не нужны, и папе, которому вообще ничего не нужно, кроме театра и тебя. Они никому не нужны! Почему я должна тащить этот воз? Почему я?»

Но произнести это вслух она, разумеется, не осмелилась.

 

* * *

 

Тамара Леонидовна выписала из провинции дальнюю родственницу‑пенсионерку, чтобы помогала ухаживать за детьми до достижения ими того возраста, когда можно будет отдавать мальчиков в ясли. Жизнь в столице пожилой даме не понравилась – слишком много людей, слишком много машин, слишком большие расстояния, никто друг друга не знает, совершенно не с кем поговорить… А дома ее ждали свои дети и подросшие внуки, и хотя Тамара Леонидовна постоянно делала родственнице дорогие подарки и периодически совала конверт с деньгами, та все‑таки уехала, как только Сашу и Андрюшу отдали в ясли.

О том, каким способом семья Филановских оградила себя от подозрений в сочувствии инакомыслию, старались не вспоминать. Сергей Юрцевич оказался в колонии по общеуголовной статье, срок ему дали не очень большой, всего четыре года, но это казалось достаточным, чтобы оградить семью и сейчас, и на будущее. Тамара Леонидовна и ее супруг Григорий Васильевич сделали все, чтобы вызвать у беременной дочери глубокое отвращение и к «тупоголовому уголовнику», и к той безумной любви, которую девушка имела глупость и неосторожность к нему испытывать. На суд ее, разумеется, не пустили, а уж Иван Анатольевич Круглов расстарался, чтобы подругу подследственного не только ни разу не вызвали к следователю, но даже имя ее ни в каких официальных бумагах не мелькало. Надя и не узнала точно, за что именно был осужден Юрцевич, впрочем, ее родители и сестра тоже этого не знали и узнать не стремились. Его посадят, изолируют от Нади и от семьи в целом – и довольно. Многия знания, как известно… одним словом, душевному покою не способствуют.

Наденька рыдала, впадала в отчаяние, вся семья дружно ее утешала и «подставляла плечо», особо упирая на то, что волнения и переживания вредны для будущего ребеночка, и обещая, что малыша они прекрасно вырастят и без отца, тем более «такого». Постепенно Надюша успокоилась и полностью отдалась блаженному и благословенному предвкушению материнства в окружении любящей и заботливой семьи. Казалось, все наладилось, опасность миновала…

Когда Наденька умерла, горе переживали по‑разному. Григорий Васильевич стал чаще хвататься за сердечные лекарства, Тамара Леонидовна резко постарела и выглядела уже не на пятнадцать лет моложе, а ровно на все имеющиеся годы, а Люба, как и положено, работала, занималась близнецами, и на переживания утраты у нее просто не оставалось ни сил, ни времени. Да и сама утрата ее скорее злила, чем печалила.

Однако Филановские напрасно полагали, что избавились от ненавистного Юрцевича раз и навсегда.

Прошел год, самый горький после потери близкого человека и самый трудный после рождения детей. Труппа театра разъехалась в отпуска, Григорий Васильевич отбыл в кардиологический санаторий, а Тамара Леонидовна легла в клинику, чтобы привести в порядок лицо. Люба осталась с детьми одна. Однажды на улице, где она сидела на скамеечке, покачивая широкую «двойную» коляску с мальчиками и читая книгу, к ней подошла незнакомая женщина и робко спросила:






Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34

Комментариев нет

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *