Роза посмотрела на него с состраданием, она поняла: то, чего она хотела, было выше сил этого человека, и его нужно было принимать таким, каков он есть.
– Да, – сказала она, – вы правильно угадали, поклонник, влюбленный Якоб, приходил совсем не ради меня.
– Ради кого же он приходил? – спросил Корнелиус с беспокойством.
– Он приходил ради тюльпана.
– О, – произнес Корнелиус, побледнев при этом известии больше, чем две недели тому назад, когда Роза, ошибаясь, сказала ему, что Якоб приходил из‑за нее.
Роза заметила охвативший его ужас, и Корнелиус прочел на ее лице как раз те мысли, о которых мы только что говорили.
– О, простите меня, Роза, – сказал он. – Я вас хорошо знаю, я знаю вашу доброту и благородство вашего сердца. Природа одарила вас разумом, рассудком, силой и способностью передвигаться – словом, всем, что нужно для самозащиты, а мой бедный тюльпан, которому угрожает опасность, беспомощен.
Роза ничего не ответила на эти извинения заключенного; она продолжала:
– Раз этот человек, который шел следом за мной в сад и в котором я узнала Якоба, вызвал у вас опасения, то я боялась его еще больше. И я поступила так, как вы сказали. Наутро того дня, когда мы с вами виделись в последний раз и когда вы сказали мне…
Корнелиус прервал ее.
– Еще раз простите, Роза, – сказал он. – Я не должен был говорить вам того, что я сказал. Я же просил у вас прощения за эти роковые слова. Я прошу вас еще раз. Неужели вы никогда меня не простите?
– На другое утро этого дня, – продолжала Роза, – вспомнив, что вы мне говорили об уловке, к которой я должна прибегнуть, чтобы проверить, за кем, за мной или за тюльпаном, следил этот гнусный человек…
– Да, гнусный… Не правда ли, Роза, вы ненавидите этого человека?
– О, я его ненавижу, – сказала Роза, – потому что из‑за него я страдала в течение восьми дней.
– А! Так вы тоже, тоже страдали! Спасибо за эти добрые слова, Роза.
– Итак, на следующее утро после этого злосчастного дня, – продолжала Роза, – я спустилась в сад и направилась к гряде, на которой я должна была посадить тюльпан. Я оглянулась, чтобы посмотреть, не следуют ли за мной, как и в первый раз.
– И что же? – спросил Корнелиус.
– И что же, та же самая тень проскользнула между калиткой и оградой и опять скрылась за бузиной.
– И вы притворились, что не заметили его, не так ли? – спросил Корнелиус, вспоминая во всех подробностях совет, который он дал Розе.
– Да, и я склонилась над грядой и стала копать ее лопатой, как будто я сажаю луковичку.
– А он, а он… в то время?
– Я заметила сквозь ветви деревьев, что глаза у него горели, словно у тигра.
– Вот видите! Вот видите! – сказал Корнелиус.
– Затем я сделала вид, что закончила работу, и удалилась.
– Но вы вышли только за калитку сада, не правда ли, чтобы сквозь щели калитки посмотреть, что он будет делать, увидев, что вы ушли?
– Он выждал некоторое время для того, по всей вероятности, чтобы убедиться, не вернусь ли я, потом крадучись вышел из своей засады, пошел к грядке, сделав большой крюк, и, наконец, подошел к тому месту, где земля была только что взрыта, то есть к своей цели. Там он остановился с безразличным видом, огляделся по сторонам, посмотрел во все уголки сада, посмотрел на окна соседних домов, бросил взгляд на землю, небо и, думая, что он совершенно один, что вокруг него никого нет, что его никто не видит, бросился на грядку, вонзил свои руки в мягкую почву, взял оттуда немного земли, осторожно разминая ее руками, чтобы найти там луковичку. Он три раза повторял это и каждый раз все с большим рвением, пока, наконец, понял, что стал жертвой какого‑то обмана. Затем он поборол снедающее его возбуждение, взял лопату, заровнял землю, чтобы оставить ее в таком же виде, в каком он ее нашел, и, сконфуженный, посрамленный, направился к выходу, стараясь принять невинный вид прогуливающегося человека.
– О мерзавец! – бормотал Корнелиус, вытирая капли пота, который струями катился по его лбу. – О мерзавец! Но что вы, Роза, сделали с луковичкой? Увы, теперь уже немного поздно сажать ее.
– Луковичка уже шесть дней в земле.
– Где? Как? – воскликнул Корнелиус. – О боже, какая неосторожность! Где она посажена? В какой земле? Нет ли риска, что у нас ее украдет этот ужасный Якоб?
– Она вне опасности, разве только Якоб взломает дверь в мою комнату.
– А, она у вас, она в вашей комнате, Роза, – сказал, немного успокоившись, Корнелиус. – Но в какой земле? В каком сосуде? Я надеюсь, что вы ее не держите в воде, как кумушки Гаарлема и Дордрехта, которые упорно думают, что вода может заменить землю, как будто вода, содержащая в себе тридцать три части кислорода и шестьдесят шесть частей водорода, может заменить… но что я вам тут говорю, Роза?
– Да, это слишком для меня учено, – ответила, улыбаясь, девушка. – Поэтому я ограничусь только тем, что скажу вам, чтобы вас успокоить, что ваша луковичка находится не в воде.
– Ах, мне становится легче дышать.
– Она в хорошем глиняном горшке, как раз такого же размера, как кувшин, в котором вы посадили свою. Она в земле, смешанной из трех частей обыкновенной земли, взятой в лучшем месте сада, и одной части земли, взятой на улице. О, я так часто слышала от вас и от этого гнусного, как вы его называете, Якоба, где нужно сажать тюльпаны, что я теперь знаю это так же хорошо, как первоклассный цветовод города Гаарлема.
– Ну, теперь остается только вопрос о его положении. Как он поставлен, Роза?
– Сейчас он находится весь день на солнце. Но, когда он покажется из земли, когда солнце станет горячее, я сделаю так же, как сделали вы здесь, дорогой господин Корнелиус. Я буду его держать на своем окне, которое выходит на восток, с восьми часов утра и до одиннадцати дня, и на окне, которое выходит на запад, с трех часов дня и до пяти часов.
– Так, так, – воскликнул Корнелиус, – вы прекрасная садовница, моя прелестная Роза! Но я боюсь, что уход за моим тюльпаном отнимет у вас все ваше время.
– Да, это правда, – сказала Роза, – но это неважно, ваш тюльпан – мое детище. Я уделяю ему время так же, как уделяла бы своему ребенку, если бы была матерью. Только став его матерью, – добавила с улыбкой Роза, – я перестану быть его соперницей.
Комментариев нет