– Хорошо.
Генерал направляется к Троицкому мосту. При въезде на мост он спрашивает у другого будочника:
– Вчера я был здесь в начале четвертого часа. Ты видел меня?
– Видел, ваше превосходительство.
– Куда я держал путь?
– Вы изволили проехать по мосту, ваше превосходительство.
– Хорошо.
Горголи переехал на другую сторону реки и опять спросил у будочника, стоявшего у противоположного конца моста:
– Видел ты меня здесь вчера в половине четвертого?
– Так точно, ваше превосходительство, видел.
– Куда я направлялся?
– На Выборгскую сторону, ваше превосходительство.
– Хорошо.
Горголи едет дальше, решив преследовать преступника до конца. У военного госпиталя он опять спрашивает будочника. Последний направляет его к кабакам. Оттуда он едет по Воскресенскому мосту, Большому проспекту и в последний раз спрашивает будочника:
– Видел ты меня вчера около пяти часов?
– Так точно, ваше превосходительство.
– Куда я поехал?
– На Екатерининский канал, ваше превосходительство, в дом № 19.
– Я зашел туда?
– Так точно, ваше превосходительство.
– Видел ты, чтобы я вышел оттуда?
– Никак нет, ваше превосходительство.
– Хорошо. Позови на свое место другого будочника, а сам беги в ближайшую казарму и возвращайся сюда с несколькими вооруженными солдатами.
– Слушаю, ваше превосходительство.
Будочник убежал и минут через десять явился в сопровождении солдат.
Генерал подходит с ними к указанному дому, велит закрыть все выходы, расспрашивает дворника и узнает, что похожий на него человек действительно живет во втором этаже этого дома. Горголи идет туда, стучит, ему не открывают, он приказывает взломать дверь и сталкивается лицом к лицу со своим двойником, который приходит в ужас от этого посещения, причину которого он, конечно, знает, во всем сознается и тут же возвращает все тридцать тысяч рублей.
Мы видим, что в известном отношении Петербург не далеко ушел от Парижа.
Это происшествие, при финале которого я случайно присутствовал, задержало меня минут на двадцать. Еще через двадцать минут я уже мог отправиться к Луизе, что я и сделал. По мере того как я приближался к ее дому, сердце мое билось все сильнее. А когда я спросил в магазине, можно ли видеть Луизу, голос мой так дрожал, что я должен был дважды повторить свой вопрос.
Луиза ждала меня в будуаре.
Глава четвертая
Луиза встретила меня с той изящной непринужденностью, которая свойственна только нам, французам. Протянув мне руку, она усадила меня около себя.
– Ну вот, – сказала Луиза, – я уже позаботилась о вас.
– О, – пробормотал я с таким выражением, которое заставило ее улыбнуться, – не будем говорить обо мне, а поговорим лучше о вас.
– Обо мне? Разве я для себя хлопочу о месте учителя фехтования? Что же вы хотите сказать обо мне?
– Я хочу вам сказать, что со вчерашнего дня вы меня сделали счастливейшим человеком, что теперь я ни о ком и ни о чем не думаю, кроме вас, что я всю ночь не сомкнул глаз, боясь, что час нашего свидания никогда не настанет.
– Но, послушайте, это форменное объяснение в любви.
– Рассматривайте мои слова, как вам будет угодно. Говорю вам не только то, что думаю, но и то, что чувствую.
– Вы шутите?
– Клянусь честью, нет.
– Вы говорите серьезно?
– Совершенно серьезно.
– В таком случае я должна с вами объясниться.
– Со мной?
– Дорогой соотечественник, я думаю, что между нами могут быть только чисто дружеские отношения.
– Почему?
– Потому, что у меня есть друг сердца. А на примере моей сестры вы могли убедиться, что верность – наш семейный порок.
– О я несчастный!
– Нет, вы не несчастны! Если бы я дала возможность окрепнуть вашему чувству, вместо того чтобы с корнем вырвать его из вашего сердца, вы были бы действительно несчастны, но теперь, слава богу, – улыбнулась она, – время еще не потеряно и я надеюсь, что ваша «болезнь» не успела развиться.
– Не будем больше говорить об этом!
– Напротив, поговорим об этом. Вы встретитесь, конечно, у меня с человеком, которого я люблю, и вы должны знать, как и почему я полюбила его.
– Благодарю вас за доверие…
– Вы уязвлены, – сказала она, – и совершенно напрасно. Дайте мне руку, как хорошему товарищу.
Я пожал руку Луизы и, желая показать ей, что вполне примиряюсь со своей участью, проговорил:
– Вы поступаете вполне лояльно. Ваш друг, вероятно, какой‑нибудь князь?
– О нет, – улыбнулась она, – я не так требовательна: он только граф.
– Ах, мадемуазель Роза, – воскликнул я, – не приезжайте в Петербург: вы вскоре забудете здесь Огюста!
– Вы осуждаете меня, даже не выслушав, – сказала Луиза. – Это дурно с вашей стороны. Вот почему я хочу вам все рассказать. Впрочем, вы не были бы французом, если бы приняли мои слова иначе.
– Надеюсь, ваше благосклонное отношение к русским не помешает вам справедливо отнестись к вашим соотечественникам?
– Я не хочу быть несправедливой ни к тем ни к другим. Я сравниваю, вот и все. Каждая нация имеет свои недостатки, которых сама не замечает, потому что они глубоко укоренились в ее натуре, но их хорошо замечают иностранцы. Наш главный недостаток – это легкомыслие. Русский, у которого побывал француз, никогда не говорит, что у него был француз, а выражается так: «У меня был сумасшедший». И не нужно говорить, какой это сумасшедший: все знают, что речь идет о французе.
– А русские – без недостатков?
– Конечно, нет, но их обыкновенно не замечают те, кто пользуется их гостеприимством.
– Спасибо за урок.
– Ах, боже мой, это не урок, а совет! Раз вы хотите остаться здесь надолго, вы должны стать другом, а не врагом русских.
– Вы правы как всегда.
– Разве я не была когда‑то такою же, как вы? Разве я не давала себе слово, что никогда ни один из этих вельмож, столь подобострастных с царем и столь заносчивых с подчиненными, не добьется моего расположения? И не сдержала слова. Не давайте же никаких клятв, чтобы не нарушить их, как нарушила я.
– Вероятно, – спросил я Луизу, – вы долго боролись с собой?
– Да, борьба была трудная и долгая и чуть не окончилась трагически.
– Вы надеетесь, что любопытство восторжествует над моей ревностью?
– Нет, мне попросту хочется, чтобы вы знали правду.
– В таком случае говорите, я вас слушаю.
– Я служила раньше, – начала Луиза, – как вы уже знаете из письма Розы, у мадам Ксавье, самой известной хозяйки модного магазина в Петербурге. Вся знать столицы покупала у нее. Благодаря моей молодости и тому, что называют красотой, а больше всего тому, что я француженка, у меня, как вы, вероятно, догадываетесь, не было недостатка в поклонниках. Между тем, клянусь вам, даже самые блестящие предложения не производили на меня ни малейшего впечатления. Так прошло полтора года.
Комментариев нет