– Как это? Неужели? – вскрикнул Мизинчиков. – Расскажите, пожалуйста!
Я рассказал, умолчав о «вашем превосходительстве». Мизинчиков слушал с жадным любопытством; он даже как‑то преобразился в лице, когда дошло до пятнадцати тысяч.
– Ловко! – сказал он, выслушав рассказ. – Я даже не ожидал от Фомы.
– Однако ж отказался от денег! Чем это объяснить? Неужели благородством души?
– Отказался от пятнадцати тысяч, чтоб взять потом тридцать. Впрочем, знаете что? – прибавил он, подумав. – Я сомневаюсь, чтоб у Фомы был какой‑нибудь расчет. Это человек непрактический; это тоже в своем роде какой‑то поэт. Пятнадцать тысяч… гм! Видите ли: он и взял бы деньги, да не устоял перед соблазном погримасничать, порисоваться. Это, я вам скажу, такая кислятина, такая слезливая размазня, и все это при самом неограниченном самолюбии!
Мизинчиков даже рассердился. Видно было, что ему очень досадно, даже как будто завидно. Я с любопытством вглядывался в него.
– Гм! Надо ожидать больших перемен, – прибавил он, задумываясь, – Теперь Егор Ильич готов молиться Фоме. Чего доброго, пожалуй, и женится, из умиления души, – прибавил он сквозь зубы.
– Так вы думаете, что непременно состоится – этот гнусный, противоестественный брак с этой помешанной дурой?
Мизинчиков пытливо взглянул на меня.
– Подлецы! – вскричал я запальчиво.
– Впрочем, у них идея довольно основательная: они утверждают, что он должен же что‑нибудь сделать для семейства.
– Мало он для них сделал! – вскричал я в негодовании. – И вы, и вы можете говорить, что это основательная мысль – жениться на пошлой дуре!
– Конечно, и я согласен с вами, что она дура… Гм! Это хорошо, что вы так любите дядюшку; я сам сочувствую… хотя на ее деньги можно бы славно округлить имение! Впрочем, у них и другие резоны: они боятся, чтоб Егор Ильич не женился на той гувернантке… помните, еще такая интересная девушка?
– А разве… разве это вероятно? – спросил я в волнении. – Мне кажется, это клевета. Скажите, ради бога, меня это крайне интересует…
– О, влюблен по уши! Только, разумеется, скрывает.
– Скрывает! Вы думаете, он скрывает? Ну, а она? Она его любит?
– Очень может быть, что и она. Впрочем, ведь ей все выгоды за него выйти: она очень бедна.
– Но какие данные вы имеете для вашей догадки, что они любят друг друга?
– Да ведь этого нельзя не заметить; притом же они, кажется, имеют тайные свидания. Утверждали даже, что она с ним в непозволительной связи. Вы только, пожалуйста, не рассказывайте. Я вам говорю под секретом.
– Возможно ли этому поверить? – вскричал я. – И вы, и вы признаетесь, что этому верите?
– Разумеется, я не верю вполне, я там не был. Впрочем, очень может и быть.
– Как может быть! Вспомните благородство, честь дяди!
– Согласен; но можно и увлечься, с тем чтоб непременно потом завершить законным браком. Так часто увлекаются. Впрочем, повторяю, я нисколько не стою за совершенную достоверность этих известий, тем более что ее здесь очень уж размарали; говорил даже, что она была в связи с Видоплясовым.
– Ну, вот видите! – вскричал я. – С Видоплясовым! Ну, возможно ли это? Ну, не отвратительно ли даже слышать это? Неужели ж вы и этому верите?
– Я ведь вам говорю, что я этому не совсем верю, – спокойно отвечал Мизинчиков, – а, впрочем, могло и случиться. На свете все может случиться. Я же там не был, и притом считаю, что это не мое дело. Но так как, я вижу, вы берете во всем этом большое участие, то считаю себя обязанным прибавить, что действительно мало вероятия насчет этой связи с Видоплясовым. Это все проделки Анны Ниловны, вот этой Перепелицыной; это она распустила здесь эти слухи, из зависти, потому что сама прежде мечтала выйти замуж за Егора Ильича – ей‑богу! – на том основании, что она подполковничья дочь. Теперь она разочаровалась и ужасно бесится. Впрочем, я, кажется, уж все рассказал вам об этих делах и, признаюсь ужасно не люблю сплетен, тем более, что мы только теряем драгоценное время. Я, видите ли, пришел к вам с небольшой просьбой.
– С просьбой? Помилуйте, все, чем могу быть полезен…
– Понимаю и даже надеюсь вас несколько заинтересовать, потому что, вижу, вы любите вашего дядюшку и принимаете большое участие в его судьбе насчет брака. Но перед этой просьбой я имею к вам еще другую просьбу, предварительную.
– Какую же?
– А вот какую: может быть, вы и согласитесь исполнить мою главную просьбу, может быть, и нет, но во всяком случае прежде изложения я бы попросил вас покорнейше сделать мне величайшее одолжение дать мне честное и благородное слово дворянина и порядочного человека, что все, услышанное вами от меня, останется между нами в глубочайшей тайне и что вы ни в каком случае, ни для какого лица не измените этой тайне и не воспользуетесь для себя той идеей, которую я теперь нахожу необходимым вам сообщить. Согласны иль нет?
Предисловие было торжественное. Я дал согласие.
– Ну‑с?.. – сказал я.
– Дело, в сущности, очень простое, – начал Мизинчиков. – Я, видите ли, хочу увезти Татьяну Ивановну и жениться на ней; словом, будет нечто похожее на Гретна‑Грин, – понимаете?
Я посмотрел господину Мизинчикову прямо в глаза и некоторое время не мог выговорить слова.
– Признаюсь вам, ничего не понимаю, – проговорил я наконец, – и кроме того, – продолжал я, – ожидая, что имею дело с человеком благоразумным, я, с своей стороны, никак не ожидал…
– Ожидая не ожидали, – перебил Мизинчиков, – в переводе это будет, что я и намерение мое глупы, – не правда ли?
– Вовсе нет‑с… но…
– О, пожалуйста, не стесняйтесь в ваших выражениях! Не беспокойтесь; вы мне даже сделаете этим большое удовольствие, потому что эдак ближе к цели. Я, впрочем, согласен, что все это с первого взгляда может показаться даже несколько странным. Но смею уверить вас, что мое намерение не только не глупо, но даже в высшей степени благоразумно; и если вы будете так добры, выслушайте все обстоятельства…
– О, помилуйте! я с жадностью слушаю.
– Впрочем, рассказывать почти нечего. Видите ли: я теперь в долгах и без копейки. У меня есть, кроме того, сестра, девица лет девятнадцати, сирота круглая, живет в людях и без всяких, знаете, средств. В этом виноват отчасти и я. Получили мы в наследство сорок душ. Нужно же, чтоб меня именно в это время произвели в корнеты. Ну, сначала, разумеется, заложил, а потом прокутил и остальным образом. Жил глупо, задавал тону, корчил Бурцева, играл, пил – словом, глупо, даже и вспоминать стыдно. Теперь я одумался и хочу совершенно изменить образ жизни. Но для этого мне совершенно необходимо иметь сто тысяч ассигнациями. А так как я не достану ничего службой, сам же по себе ни на что не способен и не имею почти никакого образования, то, разумеется, остается только два средства: или украсть, или жениться на богатой. Пришел я сюда почти без сапог, пришел, а не приехал. Сестра дала мне свои последние три целковых, когда я отправился из Москвы. Здесь я увидел эту Татьяну Ивановну, и тотчас же у меня родилась мысль. Я немедленно решился пожертвовать собой и жениться. Согласитесь, что все это не что иное, как благоразумие. К тому же я делаю это более для сестры… ну, конечно, и для себя…
Комментариев нет