Она усмехнулась своим бредовым мыслям. Вернулась, села на кровать и уставилась в окно. Комната наливалась сумерками, было почти темно. А что, если ей деньги померещились? Она снова встала, включила настольную лампу и заглянула в сумку. Нет, все в порядке, они на месте. Она ведет себя так, словно это она украла деньги и теперь постоянно проверяет, не исчезли ли они, не приснились ли ей.
А что, если взять эту сумку и сбежать?
На этот раз она засмеялась почти в голос.
Что, если и с Григорием было то же самое, и он не смог побороть искушения – взял то, что лежало так близко, достаточно было только протянуть руку?
Она не услышала шагов, дверь распахнулась, и в комнату вошел Григорий, увидев Надю, завернутую в покрывало, тотчас вышел и постучался.
– Да входи уже!
Он вошел.
– А я тут прогулялся немного.
– Под дождем, я поняла.
– Скажем так – постоял на крыльце гостиницы. Вид унылый, конечно, но ничего. Живут же здесь люди.
– Поедем уже отсюда, а? Ты же и сам понимаешь, что тебя здесь никто не достанет… Это такая Тьмутаракань!
– Провинция. А я, знаешь, люблю провинцию. Маленькие городки, поселки, деревни. Люблю рыбалку…
И тут, словно из распахнутого окна, потянуло запахом свежей рыбы, тины, реки… Надя тряхнула головой, стараясь избавиться от наваждения.
– Кинь мне джинсы, а?!
Он подал ей одежду и отвернулся.
– Ты врешь мне на каждом шагу. Вот так, – сказала она, осмелев и пользуясь тем, что он не видит выражения ее лица.
– В каком смысле?
– Ты сказал, что приехал в наш город на поезде, а у нас поезда не ходят. И никакого железнодорожного вокзала с колоннами нет. Я проверяла тебя, и ты попался.
– Но как‑то же я сюда приехал! – Его голос звучал спокойно. И это тоже было странно.
– Должно быть, так же, как и сейчас, на машине.
– Да, ты права. В городе вокзала нет, но есть станция «Михайловский завод», что в десяти километрах от города. Но об этом я узнал уже в поезде, изучая местность по интернету.
– Ты не ехал на поезде. И знаешь почему?
– Конечно, знаю.
Она резко повернулась, натягивая край блузки на бедра. Машинально подхватила рукой свои волосы и, уложив на затылке в толстый жгут, укрепила заколкой.
– И в больнице ты нашей не был. А если и был, то маму мою не видел. И знаешь почему?
– Знаю, потому что она там не лежала, так?
– Да, она последние два месяца лежала в больнице Арти, это в пятидесяти километрах от нас. Там и больница лучше, и врачи. Скажи, что тебе от меня нужно? Где ты раздобыл мои фотографии? И как узнал о поминках? Кто ты вообще?
Он с совершенно невозмутимым видом взял со стола яблоко и откусил. Потом улыбнулся, словно это было единственным его оружием или просто беспроигрышным средством общения.
– Ну да, наврал! Врал с самого начала.
– Но почему я? У меня же нечего брать!
– Да при чем здесь это? Да, я приехал в Михайловск на машине, вернее, на трех разных машинах. Москва – Казань – Пермь… Ехал куда глаза глядят, пока вечером не оказался в твоем городе. Вышел на первой же попавшейся темной улице, такой глухой и заросшей старыми тополями, что аж жуть… Увидел свет в твоем окне, а там люди… Зашел в подъезд, поднялся, увидел, что дверь в твою квартиру открыта и туда заходят люди, потом кто‑то вышел покурить на лестницу. Я постоял, послушал, понял, что это поминки. Разговорился с одной женщиной, она мне и рассказала про твою маму. Ты прости меня, но я, как тот мошенник, что ходит по свадьбам да банкетам со своим хрустальным фужером, вот только на поминки заглянул…
Она проглотила и это. Возможно, окажись она на его месте, то есть в поисках еды и ночлега, так же вот забрела бы на огонек в чужую квартиру, откуда доносится запах еды и где среди большого количества народа легко затеряться.
– Но фотографии мои у тебя откуда?
– Честно?
Она замахнулась на него, как это делают дети, полусерьезно, желая дать понять, что сердятся.
– Нашел в твоем почтовом ящике.
– Ты что, все ящики там прошарил?
– Нет, только твой, по номеру квартиры определил. Мне же надо было узнать хотя бы что‑то о твоей семье. Может, письмо какое с именем, да мало ли! Квитанции…
– И что, неужели они лежали вот просто так? Мои детские фотографии? И без конверта?
– Нет, почему же, конверт был. Простой, коричневый, и на нем написано… Да вот же он, я тебе сейчас его покажу!
Надя ушам своим не поверила и следила теперь за каждым движением Григория. Снится ли ей все это?
Большой мятый конверт коричневой плотной почтовой бумаги он положил на стол. На нем было написано размашистым почерком «Надежде Суриной. Лично в руки».
– Вот я лично в руки тебе и отдал.
Почерк был незнакомым, то есть не ее и не мамин. Но фотографии точно их, семейные. Может, кто‑то из знакомых решил как бы подарить их ей или вернуть, подсунуть инкогнито в такой печальный момент, чтобы после мамы у Нади осталось больше фотографий‑воспоминаний?
– Ты сама‑то можешь предположить, кто подкинул тебе эти фото?
– Нет. Не знаю. Ни у кого не должно было быть этих фотографий. С чего бы?
– Но родственники‑то у вас есть? Быть может, какая‑нибудь тетушка?
– Да нет никого!
– А отец?
– Утонул.
– Извини.
– Да ладно, чего уж там. Он давно утонул, я тогда в школе училась, мне лет десять было. Мы поехали на рыбалку, на машине, мы вообще часто выбирались за город, позагорать, отдохнуть. Папа вообще не умел плавать, но было очень жарко, он пошел просто окунуться и не вернулся…
– Какой ужас… Представляю, как все это было тяжело… Тело нашли?
– Ну и вопросы ты задаешь! Хочешь меня отвлечь от своих сказок?
– Да! – Он снова широко улыбался, и глаза его светились совершенно непонятной радостью. Удивительный тип, она рассказывает ему о том, как утонул ее отец, а ему весело. Может, у него с мозгами проблема?
– Конечно, нашли! В тот же день и нашли. Там люди были рядом, рыбаки, один нырнул и вытащил папу… Мама с тех пор на речку не ходила, хотя плавала отлично. Отец ей всегда говорил: «Тоня – не тонет».
– Не сердись на меня. Да, я понарассказывал тебе разных глупостей, а мне тогда хотелось только одного. Поесть и поспать. После того, что я сделал, стал мнительным, я и сам не ожидал от себя, что я такой трус.
Комментариев нет