Галип быстро шагал по улице. В воздухе кружил мокрый снег, холодный ветер развевал полы пальто, которое он купил девять лет назад (на эту тему у Джеляля тоже имелась статья). Он уже давно подсчитал, что если сразу после проспекта свернуть в темную боковую улочку, то путь от дома родственников до их с Рюйей жилища – мимо окон консьержей, закрытых лавок, швейного ателье, хозяин которого еще продолжал работать, мимо тускло светящейся рекламы кока‑колы и нейлоновых чулок – может занять минут двенадцать. Его расчет оказался почти верен. Когда он вернулся назад по тем же улицам (перед портным лежала та же ткань, и он вдевал в иголку новую нить), прошло двадцать шесть минут. Дверь открыла тетя Сузан. Галип рассказал ей, а позже и всем собравшимся за столом, что Рюйя простудилась, заболела, наглоталась антибиотиков (выпила все, что нашла в ящичке буфета!) и под их воздействием уснула. Телефон она слышала, но у нее не было сил вставать и идти к нему. Сейчас ей по‑прежнему хочется спать, а есть не хочется, и она просила передать всем привет. Он знал, что, услышав все это, большинство собравшихся нарисуют в своем воображении печальную картину: несчастная больная Рюйя лежит в постели, но предполагал и то, что разговор сразу примет «лингвистический» оборот. Так и произошло: посыпались названия всевозможных антибиотиков, микстур и пастилок от кашля, сосудорасширяющих и болеутоляющих препаратов, какие только можно найти в аптеках, а также витаминов, которые непременно следует употреблять вместе с лекарствами, как сливки с кадаифом, причем все эти иностранные названия произносились на турецкий манер: идущие подряд согласные звуки обильно разбавлялись гласными. Не было недостатка и в пояснениях, как и в каких дозах нужно все это принимать. В другой раз Галип насладился бы этим звуковым пиршеством любителей самолечения, смаковал бы диковинные слова, как стихи, но перед глазами у него маячил образ больной Рюйи в постели – он и позже не сможет понять, насколько этот образ был правдоподобен. То, как выглядывала из‑под одеяла нога Рюйи, как были раскиданы по простыне ее заколки, походило на правду, но вот, например, разметавшиеся по подушке волосы или беспорядок на столике у изголовья (упаковки лекарств, стакан, графин, книги) наводили на мысль о сцене, подсмотренной в каком‑нибудь фильме или вычитанной в одном из скверно переведенных романов, которые Рюйя покупала в лавке Аладдина и проглатывала почти мгновенно, словно фисташки. Коротко отвечая на последовавшие вопросы озабоченных родственников, он постарался, словно детектив из полицейского романа, на которого ему хотелось походить, если не сейчас, то хотя бы позже, отделить настоящие подробности от заимствованных.
Да, сейчас (они все вместе садились за стол) Рюйя, должно быть, спит; нет, она не хочет есть, и нет никакой необходимости тете Сузан бежать к ней готовить суп; вызывать того врача, у которого изо рта пахнет чесноком, а от чемоданчика – сыромятней, она не захотела; нет, в этом месяце она тоже не ходила к зубному; да, это правда, Рюйя последнее время очень редко выходит на улицу, все сидит в четырех стенах, и сегодня тоже не выходила. А вы ее видели на улице? Значит, выходила, но Галипу не сказала, хотя нет, говорила; где же вы ее встретили? А, так она вышла в галантерейную лавку купить фиолетовых пуговиц и проходила мимо мечети? Ну да, конечно, говорила; вот на этом холоде, должно быть, и простудилась; да, кашель тоже есть; да, курит, целую пачку выкурила; да, лицо очень бледное; нет, Галип не знает, что сам он бледен как смерть, и, когда они с Рюйей перестанут вести такой нездоровый образ жизни, тоже не знает.
Пальто. Пуговицы. Чайник. Позже, когда семейный допрос окончится, Галип не станет мучить себя размышлениями о том, почему в голову ему пришли именно эти три слова. В одной статье, написанной с каким‑то барочно‑причудливым гневом, Джеляль утверждал, что темные зоны в глубине сознания – явление, свойственное не нам, а скорее героям помпезных романов и фильмов недоступного нашему пониманию Запада, которому мы так и не научились подражать. (В то время Джеляль как раз посмотрел фильм «Внезапно, прошлым летом», в котором Монтгомери Клифт упорно пытается добраться до темной зоны в сознании Элизабет Тейлор.) Еще раньше он опубликовал несколько статей, в которых все на свете, в том числе и нашу убогую жизнь, объяснял воздействием непостижимых и страшных темных зон. Впоследствии Галип поймет, что эти статьи были написаны под влиянием нескольких нашпигованных бесстыдными подробностями книг по психологии, изданных в сокращенном переводе, – поймет, когда узнает, что Джеляль создал целый музей, посвященный своей жизни, и собрал для него библиотеку.
Чтобы сменить тему, Галип хотел было сказать: «В сегодняшней статье Джеляля…», но осекся, испугавшись того, до чего привычно ему стало начинать таким образом беседу, и вместо этого произнес другую фразу, внезапно пришедшую ему на ум:
– Тетя Хале, я забыл зайти в лавку Аладдина!
Родственники посыпа́ли толченым грецким орехом тыкву в сиропе, которую Эсма‑ханым внесла бережно, словно оранжевого младенца в колыбели. Ступка, где толкли орехи, осталась на память от семейной кондитерской лавки; четверть века назад Галип и Рюйя выяснили, что, если по ее ободку стукнуть тонкой ручкой пестика, она зазвенит, как колокол: дзинь‑дон! «Да перестаньте вы трезвонить, звонари этакие! В голове гудит!» Толченых орехов могло не хватить на всех, и тетя Хале изловчилась оказаться последней в очереди, когда фиолетовую пиалу с ними передавали по кругу («Да мне и не хочется!»), но потом все же заглянула в опустевшую посудину и вдруг заговорила о давнишних торговых конкурентах, которых считала виновными во всем, от нехватки орехов до безденежья семьи: она, мол, напишет на них заявление в полицию. Впрочем, на самом деле все они боялись полиции пуще привидения: после того как Джеляль написал, что темная зона в нашем сознании – это полицейский участок, его вызвали повесткой на допрос в прокуратуру. Зазвонил телефон, и отец Галипа с пресерьезным видом снял трубку. «Из полицейского участка звонят», – подумал Галип. Пока отец говорил по телефону, переводя ничего не выражающий взгляд со стены (обои в утешение себе поклеили такие же, как в доме Шехрикальп, с узором из листьев плюща и осыпающихся на землю зеленых бутонов) на сидящих за столом (дядя Мелих зашелся в приступе кашля, глухой Васыф, казалось, прислушивался к разговору, матери Галипа после долгих экспериментов с краской в конце концов удалось придать волосам такой же цвет, как у красавицы Сузан), Галип, как и все, слушал, что мог уловить, а когда отец замолкал, пытался догадаться, кто же на проводе.
Комментариев нет