Джейк вошел в класс и сел за свою парту в третьем ряду. Всего у них в классе было одиннадцать учеников. Джейку вспомнился прошлый сентябрь, первый учебный день – именуемый, разумеется, ориентирующим, – когда мистер Харли с гордостью им сообщил, что у них в «Пайпере» самое‑высокое‑соотношение‑«учитель‑ученик»‑из‑всех‑лучших‑частных‑средних‑школ‑на‑востоке, при этом он время от времени потрясал кулаком, как бы подчеркивая значимость именно этого обстоятельства. Правда, на Джейка сие откровение не произвело особенного впечатления, но он передал речь директора папе, полагая, что папа действительно «впечатлится». И Джейк не ошибся.
Он открыл свою школьную сумку, осторожно достал голубую папку с экзаменационным сочинением и положил ее на парту, собираясь еще раз проверить ошибки, но тут его взгляд случайно упал на дверь слева. Он, разумеется, знал, что ведет она в гардероб и сегодня ее закрыли, потому что на улице двадцать один градус тепла и вряд ли кто‑нибудь из учеников придет в пальто или плаще. За дверью нет ничего, только ряд медных крючков на стене и длинный резиновый коврик для обуви на полу, и еще в дальнем углу несколько ящиков с канцелярскими принадлежностями – мел, тетради для письменных экзаменационных работ и тому подобное.
Ничего интересного.
Но Джейк все равно поднялся из‑за парты – папка с его сочинением так и осталась лежать нераскрытой – и подошел к двери. Он слышал, как шепчутся между собой одноклассники, слышал шелест страниц – это они проверяли свои сочинения на предмет неправильного употребления определения или корявой фразы, которые могли оказаться роковыми, – но все эти звуки доносились как будто издалека.
Все его внимание было приковано к двери.
В течение последних дней десяти, когда голоса у него в голове стали громче, двери начали оказывать на него пленяющее, гипнотическое воздействие – любые двери. Только за последнюю неделю он открыл и закрыл дверь между своей спальней и коридором верхнего этажа, наверное, раз пятьсот, а между спальней и ванной – не меньше тысячи. И каждый раз, когда он брался за дверную ручку, у него перехватывало дыхание, надежда и предвкушение теснились в груди, как будто решение его проблемы скрывалось за этой или за той дверью и он обязательно его найдет… рано или поздно. Но каждый раз дверь открывалась в обычную ванную, в коридор, или на улицу, или куда‑нибудь еще.
В прошлый четверг он вернулся домой из школы, бросился на кровать и заснул – сон, похоже, остался последним его пристанищем. Не считая того обстоятельства, что, когда он проснулся три четверти часа спустя, он не лежал там, где заснул, в кровати, а стоял у стены рядом с книжным шкафом и сосредоточенно рисовал на обоях дверь. Хорошо еще карандашом, и ему потом удалось стереть ластиком большую часть своего «произведения».
Вот и сейчас, подойдя к двери в гардероб, он снова почувствовал этот наплыв надежды, от которого у него кружилась голова и перехватывало дыхание, убежденность, что дверь распахнется не в темную раздевалку, где нет ничего, кроме стойких запахов зимы: фланели, резины и влажного меха, – а в какой‑то другой мир, где он снова сможет обрести цельность. Горячий, головокружительный свет ляжет на пол классной комнаты расширяющимся треугольным клином, и он увидит там птиц, кружащих в бледно‑голубом небе цвета (его глаз) старых линялых джинсов. Ветер пустыни взъерошит ему волосы и высушит нервную испарину на его лбу.
Он войдет в эту дверь и исцелится.
Повернув ручку, Джейк открыл дверь. Внутри была лишь темнота и ряд тускло мерцающих медных крючков на стене. Чья‑то забытая варежка одиноко лежала у стопки тетрадей для экзаменационных работ.
Сердце Джейка упало, и внезапно ему захотелось спрятаться в этой темной комнате с ее горькими запахами зимы и меловой пыли – потрогать варежку, пристроиться где‑нибудь в уголке под медными крючками на резиновом коврике, куда зимой ставят обувь, и сидеть там, засунув в рот большой палец, подтянув колени к груди, закрыв глаза и… и…
Он сумел себя перебороть.
Эта мысль была такой заманчивой и утешающей. Придет конец его страхам, смятению и неуверенности. От последнего Джейк страдал больше всего – его донимало настойчивое ощущение, что вся его жизнь превратилась в этакий лабиринт из кривых зеркал.
Но у Джейка Чеймберза был сильный характер – как и у Эдди, и у Сюзанны, – внутренний несгибаемый стержень, который излучал теперь холодный голубоватый свет, точно маяк во тьме. Он не сдастся так просто. Быть может, в итоге он сойдет с ума, но бороться будет до последнего. Он не позволит безумию себя одолеть.
Никогда! – в ярости думал он. – Никогда! Ни…
– Я смотрю, ты там в гардеробе увлекся инвентаризацией, Джон, школьное имущество надо, конечно, беречь, но, может, ты все‑таки к нам вернешься, когда закончишь, – проговорила у него за спиной мисс Эйвери своим сухим, неизменно вежливым голосом.
Джейк отвернулся от двери. По классу прошел смешок. Мисс Эйвери стояла за своим столом, легонько поглаживая журнал длинными тонкими пальцами. Лицо ее оставалось спокойным и, как всегда, интеллигентным. Сегодня она пришла в синем костюме, а волосы зачесала назад и уложила в пучок, как обычно. Со стены из‑за ее плеча на Джейка хмуро взирал портрет Натаниеля Готорна.
– Простите, – пробормотал Джейк, закрывая дверь. И тут же ему захотелось открыть ее снова, просто на всякий случай, чтобы еще раз проверить… а вдруг тот, другой, мир с его жарким солнцем и безбрежным простором пустыни все‑таки будет там.
Но он не поддался порыву. Отошел от двери и направился к своей парте. Петра Джессерлинг тихонько шепнула ему:
– Возьми меня тоже в следующий раз. – В глазах у нее плясали веселые огоньки. – Когда тебе будет на что посмотреть.
Джейк рассеянно улыбнулся и сел на место.
– Спасибо, Джон. – Голос мисс Эйвери оставался все так же бесконечно доброжелательным и спокойным. – А сейчас, дети, пока вы не начали проверять свои экзаменационные сочинения, которые, я в том нимало не сомневаюсь, все будут хорошими и каждое в чем‑то особенным, я вам раздам список литературы, рекомендованной министерством образования для летнего домашнего чтения, и скажу пару слов хотя бы о некоторых из представленных там изумительных книг…
Попутно она протянула небольшую стопку отпечатанных на мимеографе листов Дэвиду Сарри. Тот принялся их раздавать, а Джейк открыл свою папку, чтобы еще раз перечитать, что он там накатал на тему «Как я понимаю правду», причем с искренним интересом, потому что он просто не помнил о том, как вообще писал это самое сочинение… ни как писал сочинение, ни как готовился к экзамену по французскому.
Комментариев нет