Филер, бежавший наперерез, решил, что разгадал намерение врага, – бросился навстречу вагону и лихо впрыгнул на переднюю площадку.
Тут как раз и японец догнал трамвай, однако внутрь не полез, а с разбегу подпрыгнул, зацепился руками за перекладину висячей лесенки и в два счета оказался на крыше.
Агент, оказавшийся в вагоне, заметался среди скамеек – не уразумел, куда подевался беглец. Трое остальных кричали, махали руками, но он их жестикуляции не понимал, а дистанция между ними и трамваем постепенно увеличивалась.
От вокзала на диковинное представление пялились зрители: отъезжающие, провожающие, извозчики.
Тогда Евстратий Павлович высунулся в форточку чуть не до пояса и оглушительным, йерихонским голосом возопил:
– Трамвай тормози, дура!
То ли филер услышал начальственный вопль, то ли смикитил сам, но кинулся к вагоновожатому, и тут же завизжали тормоза, трамвай замедлил ход, и отставшие филеры стали быстро сокращать дистанцию.
– Врет, не уйдет! – удовлетворенно констатировал Мыльников. – От моих орлов – нипочем. Каждый из них стоит десятка ваших железнодорожных олухов.
Трамвай еще не остановился, еще скрежетал по рельсам, а маленькая фигурка в пиджачке пробежала по крыше, оттолкнулась ногой, сделала немыслимое сальто и аккуратно приземлилась на газетный киоск, стоявший на углу площади.
– Акробат! – ахнул Евстратий Павлович.
Фандорин же пробормотал какое-то короткое, явно нерусское слово и вскинул к глазам бинокль.
Запыхавшиеся филеры окружили деревянную будку. Задрав головы, махали руками, что-то кричали – до похоронной конторы доносилось только «мать-мать-мать!».
Мыльников возбужденно хохотал:
– Как кошка на заборе! Попался!
Вдруг инженер воскликнул:
– Сюрикэн!
Отшвырнул бинокль, выскочил на улицу, громко закричал:
– Берегись!!!
Да поздно.
Циркач на крыше киоска завертелся вокруг собственной оси, быстро взмахивая рукой – будто благословлял филеров на все четыре стороны. Один за другим, как подрубленные, мыльниковские «орлы» повалились на мостовую.
В следующую секунду шпион мягко, по-кошачьи спрыгнул вниз, помчался вдоль улицы к зияющей неподалеку подворотне.
Инженер бежал вдогонку. Надворный советник, в первый миг остолбеневший от потрясения, кинулся следом.
– Что это? Что это? – кричал он.
– Уйдет! – простонал Эраст Петрович.
– Я ему уйду!
Мыльников выдернул из-под мышки револьвер и, как истинный мастер, открыл стрельбу на бегу. У Евстратия Павловича были основания гордиться меткостью, движущуюся фигуру он обычно клал с пятидесяти шагов первой же пулей, но тут просадил весь барабан, а попасть не сумел. Чертов японец бежал странно, то косыми скачками, то зигзагами – попробуй подстрели.
– Зараза! – Мыльников щелкнул бойком по стреляной гильзе. – Стреляйте, что же вы!
– Б-беспопезно.
На пальбу от здания вокзала бежали сорвавшиеся из засады жандармы. В публике началась паника – там кричали, толкались, размахивали зонтиками. С нескольких сторон доносились свистки городовых. А беглец тем временем уже исчез в подворотне.
– По переулку, по переулку! – показал Фандорин жандармам. – Слева!
Голубые мундиры бросились в обход дома, Мыльников, свирепо матерясь, лез по пожарной лестнице на крышу, а Эраст Петрович остановился и безнадежно покачал головой.
В дальнейших поисках он участия не принимал. Посмотрел, как суетятся жандармы и полицейские, послушал несущиеся сверху вопли Евстратия Павловича и двинулся обратно к площади.
У газетного киоска толпились зеваки, мелькала белая фуражка околоточного.
Подходя, инженер услышал дребезжащий старческий голос, возвещавший слушателям:
– Сказано в пророчестве: посыплются с небеси звезды железные и поразят грешников…
Эраст Петрович хмуро сказал околоточному:
– Публику убрать.
И хоть был в цивильном платье, полицейский по тону понял – этот имеет право приказывать – и немедленно задудел в свисток.
Под грозное «Пасстаранись! Куда прешь?» Фандорин обошел место побоища.
Все четверо агентов были мертвы. Лежали в одинаковой позе, навзничь. У каждого во лбу, глубоко войдя в кость, торчала железная звездочка с острыми блестящими концами.
– Хос-поди! – закрестился подошедший Евстратий Павлович.
Всхлипнув, присел на корточки, хотел выдернуть железку из мертвой головы.
– Не трогать! К-края смазаны ядом.
Мыльников отдернул руку.
– Что за чертовщина?
– Это сюрикэн, он же сяринкэн. Метательное оружие «крадущихся». Есть в Японии такая секта потомственных шпионов.
– Потомственных? – часто-часто заморгал надворный советник. – Это как у нашего Рыкалова из розыскного отдела? У него еще прадед в Секретной канцелярии служил, при Екатерине Великой.
– Вроде этого. Так вот зачем он на киоск взобрался…
Последняя реплика Эраста Петровича была адресована самому себе, но Мыльников вскинулся:
– Зачем?
– Чтоб метать по неподвижным мишеням. А вы – «к-кошка на заборе». Ну и наломали же вы, Мыльников, дров.
– Что дрова. – По щекам Евстратия Павловича катились слезы. – Наломал – отвечу, не впервой. Людей жалко. Ведь какие молодцы, один к одному. Зябликов, Распашной, Касаткин, Мебиус…
Со стороны Татарских улиц бешено вылетела коляска, из нее выкатился бледный человек без шляпы, еще издали закричал:
– Евстратьпалыч! Беда! Ушел Дрозд! Пропал!
– А наш подсадной что?!
– Нашли с ножом в боку!
Надворный советник зашелся таким бешеным матом, что из толпы донеслось уважительное:
– Внятно излагает.
А инженер быстрым шагом двигался в сторону вокзала.
– Куда вы? – крикнул Мыльников.
– В камеру хранения. Теперь за мелинитом не явятся.
* * *
Но Эраст Петрович ошибся. Перед распахнутой дверью переминался с ноги на ногу приемщик.
– Ну как, взяли голубчиков? – спросил он, увидев Эраста Петровича.
– Каких г-голубчиков?
– Да как же! Тех двоих. Которые багаж забрали. Я жал на кнопку, как велено. Потом заглянул в комнату к господам жандармам. Смотрю – пусто.
Инженер застонал, как от приступа боли.
– Д-давно?
– Первый был ровно в пять. Второй минуточек через семь-восемь.
Брегет Эраста Петровича показывал пять двадцать девять.
Надворный советник снова заматерился, но теперь уже не грозно, а жалобно, в миноре.
– Это пока мы по дворам и подвалам лазали, – причитал он.
Фандорин же констатировал траурным голосом:
– Разгром хуже Цусимы.
Слог второй, насквозь железнодорожный
Здесь же, в коридоре, случился межведомственный конфликт. Эраст Петрович, от злости утративший свою обычную сдержанность, высказал Евстратию Павловичу все, что думает по поводу Особого Отдела, который горазд плодить доносчиков и провокаторов, а как дойдет до настоящего дела, оказывается ни на что не годен и лишь приносит вред.
– Вы, жандармы, тоже хороши, – огрызнулся Мыльников. – Что это ваши умники без приказа с засады сорвались? Упустили мелинитчиков, где их теперь искать?
И Фандорин умолк, сраженный то ли справедливостью упрека, то ли обращением «вы, жандармы».
– Не сложилось у нас с вами сотрудничество, – вздохнул представитель Департамента полиции. – Теперь вы нажалуетесь на меня своему начальству, я на вас моему. Только писаниной делу не поможешь. Худой мир лучше доброй ссоры. Давайте так: вы своей железной дорогой занимайтесь, а я буду товарища Дрозда ловить. Как нам обоим по роду деятельности и должностной инструкции положено. Оно вернее будет.
Охота за революционерами, вступившими в контакт с японской разведкой, Евстратию Павловичу явно представлялась делом более перспективным, чем погоня за неведомыми диверсантами, которых поди-ка сыщи на восьмитысячеверстной магистрали.
Комментариев нет