«Срочная москва степной телеграф тире узун‑кулак квч длинное ухо зпт разнес аулам весть состоявшейся смычке магистрали рубашкин».
Вторая бумажка была исписана сверху донизу. Вот что в ней содержалось:
Легенда озера Иссык‑Куль
Старый каракалпак Ухум Бухеев рассказал мне эту легенду, овеянную дыханием веков. Двести тысяч четыреста восемьдесят пять лун тому назад молодая, быстроногая, как джейран (горный баран), жена хана красавица Сумбурун горячо полюбила молодого нукера Ай‑Булака. Велико было горе старого хана, когда он узнал об измене горячо любимой жены. Старик двенадцать лун возносил молитвы, а потом со слезами на глазах запечатал красавицу в бочку и, привязав к ней слиток чистого золота весом в семь джасасын (18 кило), бросил драгоценную ношу в горное озеро. С тех пор озеро и получило свое имя – Иссык‑Куль, что значит «Сердце красавицы склонно к измене»…
Ян Скамейкин‑Сарматский (Поршень)
– Ведь верно? – спрашивал Гаргантюа, показывая выхваченные у братьев бумажки. – Ведь правильно?
– Конечно, возмутительно! – отвечал Паламидов. – Как вы смели написать легенду после всего, что было говорено? По‑вашему, Иссык‑Куль переводится как «Сердце красавицы склонно к измене и перемене»? Ой ли! Не наврал ли вам липовый каракалпак Ухум Бухеев? Не звучит ли это название таким образом: «Не бросайте молодых красавиц в озеро, а бросайте в озеро легковерных корреспондентов, поддающихся губительному влиянию экзотики»?
Писатель в детской курточке покраснел. В его записной книжке уже значились и Узун‑Кулак, и две душистые легенды, уснащенные восточным орнаментом.
– А по‑моему, – сказал он, – в этом нет ничего страшного. Раз Узун‑Кулак существует, должен же кто‑нибудь о нем писать?
– Но ведь уже тысячу раз писали! – сказал Лавуазьян.
– Узун‑Кулак существует, – вздохнул писатель, – и с этим приходится считаться.
Глава 30
Александр Ибн‑Иванович
В нагретом и темном товарном вагоне воздух был плотный и устойчивый, как в старом ботинке. Пахло кожей и ногами. Корейко зажег кондукторский фонарь и полез под кровать. Остап задумчиво смотрел на него, сидя на пустом ящике из‑под макарон. Оба комбинатора были утомлены борьбой и отнеслись к событию, которого Корейко чрезвычайно опасался, а Бендер ждал всю жизнь, с каким‑то казенным спокойствием. Могло бы показаться даже, что дело происходит в кооперативном магазине: покупатель спрашивает головной убор, а продавец лениво выбрасывает на прилавок лохматую кепку булыжного цвета. Ему все равно – возьмет покупатель кепку или не возьмет. Да и сам покупатель не очень‑то горячится, спрашивая только для успокоения совести: «Может, другие есть?» – на что обычно следует ответ: «Берите, берите, а то и этого не будет». И оба смотрят друг на друга с полнейшим равнодушием. Корейко долго возился под кроватью, как видно, отстегивая крышку чемодана и копаясь в нем наугад.
– Эй, там, на шхуне, – устало крикнул Остап. – Какое счастье, что вы не курите! Просить папиросу у такого скряги, как вы, было бы просто мучительно. Вы никогда не протянули бы портсигара, боясь, что у вас вместо одной папиросы заберут несколько, а долго копались бы в кармане, с трудом приоткрывая коробку и вытаскивая оттуда жалкую, согнутую папироску. Вы нехороший человек. Ну что вам стоит вытащить весь чемодан!
– Еще чего! – буркнул Корейко, задыхаясь под кроватью.
Сравнение со скрягой‑курильщиком было ему неприятно. Как раз в эту минуту он вытягивал из чемодана толстенькие пачки. Никелированный язычок замка царапал его оголенные до локтя руки. Для удобства он лег на спину и продолжал работать, как шахтер в забое. Из тюфяка в глаза миллионера сыпались полова и прочая соломенная дрянь, какой‑то порошок и хлебные усики.
«Ах, как плохо, – думал Александр Иванович, – плохо и страшно! Вдруг он сейчас меня задушит и заберет все деньги? Очень просто. Разрежет на части и отправит малой скоростью в разные города. А голову заквасит в бочке с капустой».
Корейко прошибло погребной сыростью. В страхе он выглянул из‑под кровати. Бендер дремал на своем ящике, клоня голову к железнодорожному фонарю.
«А может, его… малой скоростью, – подумал Александр Иванович, продолжая вытягивать пачки и ужасаясь, – в разные города? Строго конфиденциально. А?»
Он снова выглянул. Великий комбинатор вытянулся и отчаянно, как дог, зевнул. Потом он взял кондукторский фонарь и принялся им размахивать, выкликая:
– Станция Хацепетовка! Выходите, гражданин! Приехали! Кстати, совсем забыл вам сказать: может быть, вы собираетесь меня зарезать? Так знайте – я против. И потом меня уже один раз убивали. Был такой взбалмошный старик, из хорошей семьи, бывший предводитель дворянства, он же регистратор загса, Киса Воробьянинов. Мы с ним на паях искали счастья на сумму в сто пятьдесят тысяч рублей. И вот перед самым размежеванием добытой суммы глупый предводитель полоснул меня бритвой по шее. Ах, как это было пошло, Корейко! Пошло и больно! Хирурги еле‑еле спасли мою молодую жизнь, за что я им глубоко признателен.
Наконец Корейко вылез из‑под кровати, пододвинув к ногам Остапа пачки с деньгами. Каждая пачка была аккуратно заклеена в белую бумагу и перевязана шпагатом.
– Девяносто девять пачек, – сказал Корейко грустно, – по десять тысяч в каждой. Бумажками по двадцать пять червонцев. Можете не проверять, у меня – как в банке.
– А где же сотая пачка? – спросил Остап с энтузиазмом.
– Десять тысяч я вычел. В счет ограбления на морском берегу.
– Ну, это уже свинство. Деньги истрачены на вас же. Не занимайтесь формалистикой.
Корейко, вздыхая, выдал недостающие деньги, взамен чего получил свое жизнеописание в желтой папке с ботиночными тесемками. Жизнеописание он тут же сжег в железной печке, труба которой выходила сквозь крышу вагона. Остап в это время взял на выдержку одну из пачек, сорвал обертку и, убедившись, что Корейко не обманул, сунул ее в карман.
– Где же валюта? – придирчиво спросил великий комбинатор. – Где мексиканские доллары, турецкие лиры, где фунты, рупии, пезеты, центавосы, румынские леи, где лимитрофные латы и злотые? Дайте хоть часть валютой!
– Берите, берите что есть, – отвечал Корейко, сидя перед печкой и глядя на корчащиеся в огне документы, – берите, а то и этого скоро не будет. Валюты не держу.
– Вот я и миллионер! – воскликнул Остап с веселым удивлением. – Сбылись мечты идиота!
Остап вдруг опечалился. Его поразила обыденность обстановки, ему показалось странным, что мир не переменился сию же секунду и что ничего, решительно ничего не произошло вокруг. И хотя он знал, что никаких таинственных пещер, бочонков с золотом и лампочек Аладдина в наше суровое время не полагается, все же ему стало чего‑то жалко. Стало ему немного скучно, как Роальду Амундсену, когда он, проносясь в дирижабле «Норге» над Северным полюсом, к которому пробирался всю жизнь, без воодушевления сказал своим спутникам: «Ну, вот мы и прилетели». Внизу были битый лед, трещины, холод, пустота. Тайна раскрыта, цель достигнута, делать больше нечего, и надо менять профессию. Но печаль минутна, потому что впереди слава, почет и уважение – звучат хоры, стоят шпалерами гимназистки в белых пелеринах, плачут старушки матери полярных исследователей, съеденных товарищами по экспедиции, исполняются национальные гимны, стреляют ракеты, и старый король прижимает исследователя к своим колючим орденам и звездам.
Комментариев нет